Сын капитана Алексича

Отец и директор недолго сидели в кабинете. Оба вошли в столовую, и директор сказал:

— Вся надежда на вас, Михаил Федорыч…

В руках его уже не было толстой кожаной папки.

— Я сделаю все от меня зависящее, — заверил отец.

Он проводил директора до дверей, а вернувшись, сказал:

— Придется, все прочитать, ничего не поделаешь.

— Что такое? — спросила Мария Михайловна. — Чего он приходил?

— Написал диссертацию и просит меня прочитать ее, дать в частном порядке заключение.

Мария Михайловна осталась верна себе:

— Я видела в ГУМе точно такие папки.

Отец засмеялся:

— Чудак ты у меня, Маша…

А у Толи окончательно отлегло. Как бы там ни было, но о многом пришлось передумать, пока отец и директор сидели вдвоем в кабинете.

Отец был человек обязательный. В тот же вечер он начал читать диссертацию директора.

Это была объемистая рукопись с длинным, витиеватым названием: «Проблемы товарищества, дружбы и долга, характерные для мировоззрения молодежи в период строительства нового, бесклассового общества».

Как-то, когда отца не было дома, Толя и Валя полистали диссертацию, пробовали почитать, но так ничего и не поняли.

Валя сказала с уважением:

— Наш Платон Сергеевич, наверное, очень умный…

— Кто его знает, — уклончиво ответил Толя.

Директор, должно быть, и в самом деле был очень умный, — ведь только поистине умные люди пишут сложно и непонятно для всех.

Но спустя несколько дней отец сказал:

— Ну и галиматью же написал наш уважаемый Платон Сергеич!

— Неужто? — вскинулась Мария Михайловна и добавила с сожалением: — А так, по нему и не скажешь.

— Почему не скажешь? — спросил Толя.

— Такой солидный и представительный человек, — сказала она.

Отец усмехнулся:

— Типичный графоман, да еще наукообразный, самый опасный тип графомана.

— Папа, что такое графоман? — спросила Валя.

Отец внезапно нахмурился и обвел дочь и сына взглядом.

— Вот что, — строго сказал он, — я вас обоих весьма серьезно и настоятельно прошу — никому ни слова. Понятно?

— Понятно, — охотно отозвалась Валя, ровно ничего не поняв. — Конечно, понятно.

Отец недовольно поморщился:

— Я имел неосторожность высказаться при вас, так что очень, очень прошу…

— Все понятно, — прервал его Толя.

Он-то понял все сразу. Платон Сергеевич написал очень плохо, но они, он и Валя, не должны никому говорить об этом. Папа так хочет, так и должно быть.

В глубине души Толя был доволен: он не любил директора, и никто его не любил. Директор был заносчив, груб, мог оборвать, не дослушав; по всякому поводу вызывал родителей в школу и потом долго и нудно разглагольствовал о долге семьи, обязанной совместно со школой помогать делу воспитания подрастающего поколения.

Как все ограниченные, приверженные внешней суете люди, он изъяснялся крайне высокопарно, с учителями держал себя надменно, а с представителями роно и с другим каким-либо начальством — подобострастно и льстиво.

— Папа ему выложит, — с удовольствием сказал Толя Вале. — Он его разделает как надо!

— А мне его жаль, — сказала добросердечная Валя.

— Почему тебе его жаль?

— Смотри, какая толстая папка, сколько времени он ее писал?

— Пусть не будет наукообразным графоманом, — сказал Толя и злорадно засмеялся еще и оттого, что усвоил и сумел к месту применить новое, незнакомое раньше слово.

Спустя десять дней директор явился к ним снова.

Толя открыл ему дверь, с наслаждением посмотрел на его круглые, самодовольные щеки.

«Сейчас получишь, — подумал Толя. — Вот погоди немножко…»

Отец встретил директора в столовой. Радушно протянул ему обе руки:

— Рад вас видеть, дорогой мой… — Широко улыбнулся. — Поздравляю! На мой взгляд, превосходно!..

Лицо директора просияло, и он больше, чем обычно, стал похож на быстро вытянувшегося подростка.

— В самом деле? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Превосходно! — повторил отец. — Если хотите, я могу даже быть оппонентом на вашей защите.

Директор вынул платок из кармана и словно соринку смахнул со щеки.

— Слова человеческие, — растроганно начал он, — слова человеческие слишком бедны, чтобы выразить…

— Да что вы, — прервал его отец, — будет вам. Идемте ко мне, я уже написал отзыв…

Толя молча, в изумлении, переводил глаза с директора на отца. В голове его никак не могло уложиться: значит, отец говорит заведомую ложь?

Но почему? Зачем ему это нужно?

Он ловил взгляд отца, один только взгляд, но отец, как нарочно, ни разу не посмотрел на него.

Потом директор, счастливый и окрыленный, вышел из кабинета со своей папкой. Михаил Федорыч провожал его.

— Поверьте, никогда не забуду, — сказал директор.

— Помилуйте, — сказал отец.

— Нет, нет, — директор прижал к себе свою папку. — Слова человеческие не в силах выразить мои чувства…

— Полноте, — сказал отец.

Толе подумалось, что оба они играют в какую-то нехитрую, известную обоим игру.

Щелкнула дверца лифта. На площадке показалась Мария Михайловна.

Она сощурила близорукие глаза, узнала директора, с неприкрытым испугом воскликнула:

— Опять вы? Что случилось?

Отец усмехнулся мягкой, снисходительной к женским слабостям усмешкой:

— Моя жена в своем репертуаре…

— Что вы, — ласково заверил директор, — ничего не случилось, все в полном порядке.