Сын Казана

Когда он добежал до них, то Умиск был уже один и с аппетитом обгладывал длинный свежий ивовый прут. Остальные товарищи копошились в густых зарослях молодой ольхи.

Теперь умиск уже больше не убегал. Он преспокойно обгладывал свою ветку. Барри лег на живот и с самым дружелюбным и заискивающим видом завилял перед ним хвостом. Умиск не спеша оторвался от своего ужина и поглядел на него. Теперь уже нечего было бояться. Кем бы ни было для него это странное живое существо, оно было еще юно и безвредно и, по-видимому, искало себе компанию. И он внимательно оглядел всего Бари.

Затем очень хладнокровно снова принялся за ужин.

… И Бари понял, что скоро у него скоро будут друзья.

НЕОЖИДАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Как в жизни каждого человека бывают непреодолимые моменты, которые направляют его ко злу или к добру, так и в судьбе Бари колония бобров сыграла решающую роль. Куда бы он отправился далее, если бы не наткнулся на нее, и что бы затем с ним случилось, это уже относится к области предположений. Но он все-таки наткнулся на нее, и она заменила его прежний дом под кучей бурелома. В самих бобрах он нашел друзей, которые помогли ему забыть о Серой волчице и о Казане. Эта Дружба, если только ее можно так назвать, дошла до своей предельной точки. С каждым днем взрослые бобры все больше и больше привыкали к Бари, и к концу второй недели, если бы Бари ушел от них, то они все-таки не заметили бы его отсутствия, тогда как Бари чувствовал бы себя совсем иначе, если бы лишился бобров. С их стороны эта дружба представляла собой простую терпимость их добродушной природы. Для Бари же оно составляло нечто совсем иное. Он был еще младенец он нуждался еще в материнстве им еще овладевала чисто детская тоска по домашнему уюту, и он никак не мог ее от себя отбросить, и всякий раз, как наступала ночь, его безумно тянуло к бобрам в их дом, где он мог бы спать в одной кучке вместе с Умиском и его друзьями.

В течение двух недель, которые протекли со дня подвига Сломанного Зуба, Бари отыскивал для себя еду за милю выше по ручью, где водилось достаточно раков. Но заводь всегда была его настоящим домом. Ночь всегда заставала его здесь, да и большую часть дня он проводил около бобров. Он спал в конце плотины, а в особо светлые ночи — и на самом хребте ее, и бобры, считали его своим постоянным гостем. Они работали в его присутствии, точно его вовсе и не существовало. Бари очень интересовался их работами и не переставал на них смотреть. Они удивляли его и в то же время сбивали с толку. День за днем он видел, как они заготовляли бревна и сплавляли их по воде к новой постройке. Он видел, как благодаря их усилиям, выросла постепенно целая новая плотина. Однажды он лежал футах в десяти от старого бобра, который подгрызал дерево в шесть дюймов толщиной. Когда это дерево свалилось и старый бобер отскочил от него в сторону, то вместе с ним отскочил и Бари. А затем он вернулся назад, обнюхал пень и очень удивился тому, что на подмогу этому бобру вдруг выскочил с тревогой дядя, дедушка и тетка Умиска.

Ему все еще не удалось втянуть в игру Умиска и других молоденьких бобров, и после первой же недели он должен был отказаться от этого совсем. Их же игры его самого интересовали не менее, чем и постройка плотины, которую сооружали старики. Так, например, Умиск очень любил играть в грязи на берегу заводи. В этом он очень походил на маленького мальчугана. В то время как старшие сплавляли к большой плотине бревна толщиной чуть ли ни фут в диаметре, Умиск стаскивал к месту своей игры палочки и веточки не толще карандаша и строил свою собственную игрушечную плотину. Над этой плотиной он ковырялся целыми часами с такой же настойчивостью, с какою его отец и мать работали над настоящей, и все это время Бари лежал на животе в стороне, наблюдал и удивлялся. В этой же самой полувысохшей грязи Умиск проводил миниатюрные каналы, точь-в-точь как мальчик, который весною, когда начинает таять снег, проводит речки и устраивает даже целые океаны, по которым плавают у него воображаемые пираты. Своими острыми зубами он тоже, как и большие, подтачивал бревна, т. е. веточки не толще одного дюйма. Бари не мог понимать, что именно в этом-то и состояла вся игра бобрят, но все-таки замечал некоторую разумность в грызении палочек. Поэтому он и сам любил поточить о них свои зубы. Но что приводило его в крайнее удивление, так это то, что Умиск с таким ожесточением сдирал с палок кору и тут же съедал ее.