Сын леса

Мать честная! Сколько раз, там, внизу, глядя на Башню, он пытался представить дом на этом самом месте, но на такое у него не хватало воображения. Зал был огромен: метров семь на пять. Двумя стенами ему служила чисто промытая скала.

Стена напротив была набрана из отструганных бревен. В ней была вполне городская дверь и два больших светлых окна. Слева, в углублении скальной стены, искусно выложенный камнями, горел огромный камин. Из дальнего угла за ним наверх, за потолок, шла лестница из строганных и лакированных досок.

Видно, дворец был в два этажа. Пол был застлан двумя вышарканными красными паласами. И скала, и бревенчатые стены, лавки, сам камин — все это было грубовато, даже топорно, но в грубости этой был какой-то шик, будто делалось так нарочно, а не от недостатка денег и материалов. Вид немыслимой в горах чистоты и роскоши потряс Алика. Он испуганно посмотрел на свои сапоги, с тающим снегом на голяшках, торопливо скинул их, но не нашел куда поставить.

Подхватив сапоги в одну руку, портянки в другую — прошел на середину зала.

Две деревянные стойки напротив камина поддерживали балку потолка. На одной стойке, лицом к огню, в полный рост вырезана была голая женщина с тяжелой грудью, с чуть отвислым животом, с глазами и улыбкой блудницы. За ее спиной на том же чурбане была вырезана тоненькая девушка, почти подросток: широко открытые, наивные глаза смотрели в скальную стену с детским восторгом.

На другой стойке был вырезан лохматый, бородатый мужик. Рот его скалился в диком, яростном крике, глаза лезли из орбит.

Вдоль стоек тянулся длинный стол из досок, покрытый пластиком. На полке, прикрепленной к скале, поблескивал дорогой стереомагнитофон с усилителем, с большими колонками. Несколько изящных кресел стояли вдоль стены. Их было шесть, а седьмое, еще не обтянутое обивкой, стояло в дальнем углу. Если бы не оно, Алик никогда не догадался бы, что кресла самодельные. Он подвинул одно из них к камину, сел, разложив у огня сапоги, развесив портянки. Они запарили.

Как всякому бездомному человеку, ему часто приходилось жить в чужих домах и семьях. Он легко приспосабливался к незнакомым людям и обычаям, быстро усваивая, какая роль ему отведена. Подавив невольное смущение, он раскованно, почти нагловато, вытянул босые ноги, вытащил из кармана помятую сигарету, закурил, обдумывая странное свое положение. Прошло минут пять. Алик бросил окурок в огонь, бесшумным плевком цыкнул за каминную решетку. Над его головой скрипнула лестница, зацокали женские каблучки. Алик задрал голову, увидев черное платье, голые ноги, сдернул теплые портянки и засунул их в сапог.

Куртка валялась у ног. Повесить ее было некуда.

С лестницы спустилась молодая женщина в платье с длинными рукавами, с глухим кружевным воротничком. Модная стрижка, подкрашенные глаза. Алик встал: не из вежливости — это получилось само собой. Он узнал ту, которую встретил на берегу озера и оторопело уставился на нее.

— Здравствуй! — болезненно улыбнулась она, и Алик засомневался: да та ли это загадочная незнакомка, до сих пор являющаяся в снах? Ее глаза были не то чтобы холодными или безразличными, они были пустыми.

— Подвинь кресло. Пожалуйста.

Алик поставил у огня второе кресло, тоже сел, застенчиво улыбнувшись. Этого он не хотел, так как передние зубы были поколоты в драках и дочерна прокурены.

— Меня зовут Аня, — выталкивая из себя каждое слово, вымученно сказала она: — а тебя?

— Алик!

В ее глазах появилась какая-то мысль, она обернулась, принуждая себя внимательно взглянуть на гостя:

— Альберт или Олег?

— Алик! — глупо хихикнул чикиндист, радуясь, что появился повод для разговора. — Так и записано в паспорте. Всех нормальных детей в капусте находят, а меня чабан Кошибай в лесу нашел… На морду глянул — ни мамбет, ни орыс, ну и сдал в приют…

Старое, отработанное вступление обычно вызывало к нему интерес слушателей.

Алик уже раскрыл рот, чтобы «молотить» дальше о своей удалой доле… И озадаченно закрыл рот. В глазах Анны не было ни искорки интереса к нему. Алик осекся — ничего общего не было между этой и той, возможно приукрашенной воображением, женщиной, которую он встретил на озере. Мгновенная растерянность сменилась злостью. Что-то дерзкое уже клокотало в его горле. К счастью, дверь распахнулась и вошел Виктор с румянцем во всю щеку, скинул ботинки, босиком прошел по залу, подхватив обувь. Алик с удовольствием отметил, что поступил со своими сапогами правильно и свободней зашевелил большими пальцами ног.

— Лапы у тебя, как у медведя! — сказала Аня.

— Все детство босиком, — глядя на широкие ступни, буркнул Алик.

Виктор подошел к камину, положил руку ему на плечо:

— Потом наговоритесь. Баня готова. Пойдем, покажу, где будешь жить, — во взгляде, в усмешке и в этом жесте была либо предопределенность будущей связи между Аликом и Анной, либо Виктор знал о том, что произошло у озера.