Сын (ЛП)

Я сдавливаю запястьями лоб и стараюсь успокоиться, хотя ощущаю каждую беспокоящую мысль словно иголку в затылке. Сейчас я ничего не могу поделать с Максом и Джанин. Сейчас нужно решить, иду ли я на встречу сегодня ночью.

В день, который ты больше всего ненавидел. Я никогда не думал, что Маркус вообще замечал меня, замечал то, что мне нравилось или то, что я ненавидел. Казалось, что он видел во мне неудобство, раздражителя. Но разве я не выяснил несколько недель назад, что ему было известно, что симуляция на меня не подействовала бы, и он постарался помочь мне избежать опасности? Может быть, несмотря на все ужасные вещи, которые он сделал или сказал мне, часть его продолжает быть моим отцом? И, может быть, именно эта часть его приглашает меня на эту встречу, и он старается показать мне, что он меня знает, что он знает, что именно я ненавижу, что люблю, чего боюсь.

Я не знаю, почему эта мысль наполняет меня надеждой, хотя я его так долго ненавидел. Но, может быть, так же как часть его продолжает быть моим отцом, часть меня остается его сыном.

Когда я покидаю территорию Бесстрашия в 1.30 ночи, от нагретых солнцем тротуаров все еще исходит тепло. Я ощущаю его кончиками пальцев. Луна скрыта за облаками, поэтому на улице темнее, чем обычно, но я не боюсь ни темноты, ни улиц, ни чего бы то ни было другого. Это единственная вещь, которой может научить группа новобранцев Бесстрашия.

Я вдыхаю запах теплого асфальта и начинаю неторопливо бежать, ударяя кроссовками по земле.

Улицы, окружающие сектор Бесстрашия, пусты; моя фракция живет сбившись в кучу, как стая спящих собак. Именно поэтому, как я понимаю, Макс так озабочен тем, что я живу один. Если я истинно бесстрашный, не должен ли я хотеть, чтобы моя жизнь как можно больше пересекалась с остальными, не должен ли искать пути соединиться с фракцией до тех пор, пока я не стану её неотъемлемой частью?

Я рассуждаю об этом, пока бегу. Может быть, он прав. Может быть, я недостаточно стараюсь ассимилироваться, может быть, я подталкиваю себя недостаточно сильно. Я двигаюсь в размеренном темпе, бросая взгляды на таблички с названиями улиц, чтобы отслеживать, где я нахожусь. Я знаю, что достиг кольца зданий, которые заняты афракционерами , потому что вижу, как их тени передвигаются позади темных завешанных окон. Я бегу под железной дорогой, деревянные заграждения которой простираются далеко вперед и сворачивают от улицы.

Здание Центра все больше увеличивается у меня на глазах, когда я подбегаю ближе. Сердце сильно колотится, но не думаю, что от бега. Я резко останавливаюсь, когда достигаю края железнодорожной платформы, и, пока я стою в шаге от лестницы, пытаясь восстановить дыхание, я вспоминаю, как впервые карабкался по этим ступеням, окруженный движущимся вокруг меня и подталкивающим морем кричащих бесстрашных. Тогда было просто двигаться с их скоростью. А теперь я должен тащить себя сам. Я начинаю взбираться, мои шаги отзываются эхом металла, и когда я забираюсь наверх, я смотрю на часы.

часа.

Но платформа пуста.

Я хожу туда-сюда по платформе, чтобы убедиться, что ни одна темная фигура не прячется в темных углах. Вдалеке громыхает поезд и я останавливаюсь в поисках света, закрепленного в передней части. Я не знал, что поезда так поздно ходят - все электричество в городе должно выключаться после полуночи, чтобы сберегать энергию. Интересно, просил ли Маркус афракционеров об одолжении. Но зачем бы ему ехать на поезде? Маркус Итон, которого я знаю , никогда бы не осмелился так близко ассоциировать себя с бесстрашными. Он скорее бы пошел по улицам босиком.

Огни поезда вспыхивают всего один раз, прежде чем он проносится мимо платформы. Он грохочет и трясется, замедляя движение, но не останавливаясь, и я вижу человека, худощавого и гибкого, выпрыгивающего из предпоследнего вагона. Не Маркус. Женщина.

Я сжимаю бумагу в кулаке все крепче и крепче, пока пальцы не начинают болеть.

Женщина шагает в мою сторону, и когда оказывается в нескольких футах от меня, я могу рассмотреть её. Длинные волнистые волосы. Выступающий нос с горбинкой. Черные штаны Бесстрашия, серая рубашка Отречения, коричневые ботинки Дружелюбия. Её лицо морщинистое, состаренное, худое. Но я знаю её, я никогда не смог бы забыть её лицо, мою мать, Эвелин Итон.

Тобиас , - выдыхает она, широко раскрыв глаза, словно он так же потрясена мной, как и я ею, но это невозможно.О на знала, что я жив, а я помню, как выглядела урна с её прахом, стоящая на камине моего отца с его отпечатками пальцев.

Я помню тот день, когда я проснулся в компании серолицых отреченных на кухне моего отца, и как они смотрели, когда я зашел, и как Маркус объяснил мне с состраданием, которого, я знал, он на самом деле не чувствовал, что у моей матери был выкидыш и она умерла при преждевременных родах в полночь.

«Она была беременна?» Я помню , как спрашивал это.

«Да, сын, была ». Он повернулся к другим людям на кухне. Просто шок, конечно.

Это обязательно происходит, когда подобное случается.