Сын льва

В зале начали смеяться. Леодан втянул голову в плечи, решив, что это над ним насмехаются, но он ошибся – по сцене, старательно раскачивая бедрами, продефилировал Мамуля. Подтолкнул себя кулаками под огромную накладную грудь, вызвав новый взрыв смеха в зале. Остановился возле Леодана. Залился мелким фальшивым переливчатым смехом, схватил руку юноши и поцеловал.

Леодан не слышал, что говорил Мамуля. Наверняка не те слова, что дал ему Залман. Наверное, что-то очень забавное, потому что зал время от времени разражался дружным смехом, от которого по спине Леодана ползли мурашки. Несмотря на всю свою растерянность, он сообразил, что Мамуля проигрывает сцену едва ли не с середины. Он смотрел на ярко накрашенное лицо старого актера, слушал его слова – и внезапно почувствовал, что к нему возвращается самообладание. И когда Мамуля закончил очередную тираду и замолчал, ожидая, когда начнет говорить Леодан, юноша почти совершенно пришел в себя. Он заговорил и сам поразился тому, как же звонко и отчетливо звучит на сцене его голос.

Кормилица, скажи – знаком тебе
Тот юноша, что этим утром в храме
Стоял от нас направо и так странно
Разглядывал меня? Казалось мне,
Что взгляд его насквозь меня пронзал,
Как острый меч. Похож был на безумца
Тот юноша, но почему-то я
Вдруг ощутила странное томленье…

Он не мог разглядеть в полутьме сцены глаз Мамули, однако ощутил, что актер смотрит на него с одобрением. Он будто слышал голос Мамули: «Валяй, дружочек, ты все делаешь как надо!» Смешки в зале затихли, и Леодан чувствовал, что сотни пар глаз следят за каждым его движением, что зрители вслушиваются в его слова. Никогда прежде он не испытывал подобного чувства. Голова стала ясной, волнение ушло. Теперь он понимал, что все идет так, как должно.

Когда они с Мамулей покинули сцену, старый актер схватил его за руку и замирающим от восторга голосом прошептал:

– Божественно! Пррросто божественно!

– Не хвали меня, – ответил Леодан. – Все еще впереди. И я еще опозорюсь, вот увидишь.

– Ты справился, козленочек. Все получилось! Клянусь Пантаром, быть тебе достойной заменой старому Эгону…

Потом была сцена с Китисом, и Леодан, помня наставления Мамули, внушал себе, что перед ним не какой-то там Фаэн и не Китис, а Вислав – человек, отнесшийся к нему с такой заботой и ставший ему бесконечно дорогим. Он едва не назвал Фаэна Виславом, забывшись, но, к счастью, вовремя сделал паузу. Зрители громко аплодировали, когда они с Китисом, взявшись за руки, покинули сцену. За кулисами Леодан жадно выпил чашу разведенного водой вина – во рту у него пересохло, язык словно распух.

Происходившее дальше Леодан запомнил смутно. Он еще несколько раз выходил на сцену, что-то говорил, жестикулировал, стараясь все делать так, как говорил Мамуля. Он и сам поразился тому, как быстро пришло время его финальной сцены – той, в которой по пьесе Натисса закалывала себя кинжалом над телом Фаэна.

Он видел, как Фаэн произнес свой последний страстный монолог и ударил себя кинжалом в грудь. Кинжал был особенный – деревянное лезвие при нажатии на острие уходило в полую ручку, а потом выбрасывалось обратно мягкой пружиной. Со стороны и впрямь казалось, что кинжал по рукоятку ушел в грудь Фаэна. Самоубийство героя зал встретил гробовым молчанием. Леодан вытер потные ладони об одежду и медленно вышел на сцену, направляясь к распростертому на ней Китису.

Вислав, сказал он себе. Это лежит мой Вислав – окровавленный, мертвый, так и не узнавший о той любви, которую к нему питает тот, кто сейчас стоит на коленях у его тела. Он навсегда останется на проклятом острове, куда потащила его эта селтонская потаскуха Каста. Они больше не встретятся, никогда. Никогда – страшное слово. Неумолимое, как сама смерть. Надо было открыться раньше, пока Вислав еще не поднялся на борт «Стрижа». А я не смог этого сделать. Испугался, что Вислав неправильно меня поймет, плохо обо мне подумает и отвернется от меня. Не использовал единственную возможность признаться в своей любви. Боги, что я натворил?!

Леодан касался пальцами Фаэна, смотрел в лицо своего партнера – оно начало расплываться перед глазами. Слезы стекали по щекам юноши, поблескивая в свете факелов, размывая грим. Леодан молчал – он не мог говорить. Мешал вставший в горле ком. Зал безмолвствовал, наблюдая за этой немой скорбью. Когда же юноша смог заговорить, голос его был полон неподдельной муки.