Сын менестреля

– А теперь я кладу свою шляпу вот здесь, на земле. Если вы хотите, чтобы мы вам еще и спели, сделайте нам одолжение – наполните ее серебром.

Алая шляпа, кружась, приземлилась на булыжник и стала ждать, пустая и нетерпеливая. Кленнен тоже ждал – и почти с таким же видом. И через секунду краснолицый Корен, благодарный за полученную записку, бросил в шляпу серебряную монетку. За ней последовала вторая, потом еще одна. Линайна, пристально наблюдавшая за шляпой, прошептала Брид, что, похоже, заработок будет хороший.

И вот началось настоящее представление.

У Морила не осталось времени на посторонние мысли. Хотя он почти не пел, но должен был вести дискантовую партию, аккомпанируя сладкозвучной большой квиддере отца. Стараться приходилось изо всех сил. Пальцы у Морила начало покалывать, и он подался вперед и подул на них, не переставая играть. Кленнен, как и обещал, исполнял для людей на площади старые любимые песни – баллады, серенады и смешные куплеты – и кое-какие совсем новые. Многие из них были написаны им самим. Кленнен сочинял прекрасные песни. Некоторым из них Брид и Дагнер подпевали, некоторым – аккомпанировали на пангорне, барабане и третьей квиддере, а Линайна все время играла на ручном органе. Она играла хорошо – ведь ее учителем был Кленнен, – но немного механически, словно ее мысли были где-то далеко. А Морил старался изо всех сил, его левая рука скользила по длинному инкрустированному грифу, а правая ударяла по струнам так, что даже кончики пальцев покраснели.

Время от времени Кленнен замолкал и бросал на свою шляпу укоризненно-веселый взгляд. Тогда из толпы обычно появлялась чья-нибудь рука и пристыженно бросала еще одну мелкую монетку к выручке музыкантов. Кленнен посылал всем широкую улыбку и продолжал дальше.

Когда шляпа наполовину заполнилась, он сказал:

– А теперь мне кажется, что пришло время песням из нашего прошлого. Как вы, наверное, знаете, в истории Дейлмарка было множество прекрасных менестрелей, но я считаю, что никому из них не дано превзойти Адона и Осфамерона. Им не было равных. Но Осфамерон – мой предок. Я имею честь происходить от него по прямой линии, от отца к сыну. И говорили, что Осфамерон мог призвать камни с гор, пробудить мертвых ото сна и добыть золото из кошелей мужчин… – В этом месте Кленнен выгнул белесые брови в направлении шляпы, добившись виноватого грошика и взрыва смеха у всех слушателей. – Итак, дамы и господа, теперь я спою четыре песни Осфамерона.

Морил вздохнул и бережно прислонил свою квиддеру к борту повозки. Для старых песен нужна была только большая квиддера, так что он мог передохнуть. И все же он не любил, когда отец их пел. Морилу куда больше была по душе новая, полнокровная музыка. Старая требовала аппликатуры, при которой даже большая квиддера с ее мягкими тонами звучала пронзительно и надтреснуто, и Кленнен почему-то считал необходимым изменить свой низкий певческий голос так, чтобы он тоже стал пронзительным, высоким и странным.

А что до слов… Морил прислушался к первой песне – ну о чем, скажите на милость, пел этот Осфамерон:

Огромный дом Адона распахнулся. И по нему
Стремглав порхнули ласточки.
Душа летит по жизни. Осфамерона сердце знало,
Что человеческая жизнь не то что птичья.

Но слушателям это нравилось. Морил слышал, как кто-то сказал:

– Как же я люблю, когда старые песни поют как положено!

А когда песни отзвучали, толпа захлопала и бросила новые монетки.

Потом Дагнер, еще более напряженный и осунувшийся, чем всегда, взял свою квиддеру.

Кленнен сказал:

– А теперь я представляю вам моего старшего сына, Дастгандлена Хандагнера…

Это было полное имя Дагнера: Кленнен очень любил длинные имена.

– Он споет вам несколько своих собственных песен.

Кленнен махнул рукой, приглашая Дагнера выйти на середину повозки. Дагнер, явно нервничая, поклонился толпе и запел. Морил никогда не мог понять, почему эта часть представления так терзает Дагнера. Он знал, что брат скорее умер бы, чем отказался от своего участия в представлении, – и в то же время он никогда не чувствовал себя счастливым, пока его сольное выступление не оставалось позади. Может быть, все дело было в том, что Дагнер исполнял песни собственного сочинения.

Это были странные, сумрачные песенки с необычными ритмами. А Дагнер делал их еще более необычными, принимаясь петь то громко, то тихо – без всякой причины или, может, от волнения. И было в этих песнях что-то неотвязное. Мелодии застревали в голове, и люди часто ловили себя на том, что напевают их, хотя, казалось, уже давно забыли. Морил слушал, смотрел – и завидовал сочинительскому дару Дагнера. Он отдал бы свою… нет, ну палец на ноге… чтобы что-то придумывать.

В голове твоей цвет,
Цвет, что ты сочинил, —
Его нет,
Если глаз ты не открыл, —