Сын погибели

— Огонь да будет холодным! — поднимаясь на ноги, властно сказал Сын погибели. — И станете вы жить, не ведая страха, рождаясь и умирая, пока не избудете предначертание свое!

Повинуясь его словам, тела нищих вдруг удлинились, одежда распалась в прах. И спустя мгновение две крупные змеи с шипением подняли головы у ног Федюни.

— Ты мешаешь мне, Андай, брат мой! — пророкотал ангел. — Ты стоишь на пути справедливости, ибо что может быть справедливее воздаяния за преступление? Лишь страх пред воздаянием удерживает этих двуногих тварей от того, чтобы не обратиться в стаю хищников, пожирающих друг друга! Ты, Андай, холодный змеебог, лишаешь их страха и, стало быть, обращаешь в хаос Срединный мир! Заливаешь его кровью, ибо сила, лишенная страха, есть сила, несущая смерть!

— Ты лишен страха, брат мой Антанаил, тебе неведомо, что такое бояться наступления завтрашнего дня и молить за ближнего, который дороже тебе себя самого. Ты не знаешь, что есть страх знать истину и радость упиваться ложью, лишь бы сохранить в неприкосновенности покой свой. Ты — сила, тебе неведом страх, Антанаил. Никогда, ни в малой степени. Значит, ты смертен?

— Узнаю змеиный след твоих речей, Андай! Ты все юлишь, крутишь, сбиваешь с толку… Яд твой дарит облегчение от боли, а затем — и облегчение от жизни. Я ли смерть или же ты?

— Пожар! Пожар!!! — донеслось из-за стен шатра. — Там внутри горит!

— Мы договорим, Андай. — Ангел вдруг сложил крылья и, повернувшись на месте, словно ввинтился в землю. — Оставляю тебе этих гадов. Они есть суть деяния твоего.

Ворвавшиеся в шатер херсониты от неожиданности уронили наземь ведра с водой: среди палатки как ни в чем не бывало сидел Федюня Кочедыжник и рисовал прутиком замысловатые спирали на сухом песке. Два огромных питона лежали рядом, водрузив головы на колени мальчика.

— А что горело? — наконец смог выдавить из себя один из воинов.

— Ничего, — спокойно ответил Федюня. — Не вернулся ли еще славный витязь наш с поля ратного?

— В шатре отдыхает, — не спуская глаз с лежащих питонов, ответил херсонит. — Он самого Генриха Льва из седла выбил! Шутка ли!

— Передай ему, что завтра поутру нам следует отбыть во франкские земли к аббату Бернару из Клерво.

— Но к чему же?

— Ибо так должно быть, и так будет.

Над шатром, где совсем недавно развевалась баньера с белыми и голубыми ромбами Баварии, теперь красовалось белое знамя с алым, расширяющимся к концу лопастей крестом. Победив одного из защитников поля, доблестный Вальтарэ Камдель, граф Квинталамонте, рыцарь Священного воинства бернарианцев, занял опустевший шатер непобедимого прежде Генриха Льва.

Толпа, бурно реагировавшая на яростную схватку двух славных рыцарей, невольно притихла, когда победа, неизменно сопутствовавшая герцогу Баварии, вдруг оставила его. Причем оставила лежащим на земле без чувств. Небывалое свершилось. И простой люд, и знатные бароны понимали это, с нетерпением ожидая, что будет дальше.

Быстроногие оруженосцы герцога поспешили на ристалище помочь господину подняться. Никогда славнейший из рыцарей Империи не ощущал спиною землю ратного поля. Получить удар в шлем, потерять стремя — это еще куда ни шло. Но такое!

Генрих Лев очнулся от удара оземь и некоторое время лежал неподвижно, собираясь с силами. Сквозь узкие смотровые щели виднелось синее, в белых облаках небо, напоминающее герб его родной Баварии. Он тихо зарычал от боли и досады и согнул колени, пытаясь встать. Публика на трибунах радостно вскрикнула, приветствуя своего любимца. Голова кружилась, но Генрих поднялся на ноги до того, как к нему подбежали оруженосцы, что снова было встречено восхищенным ревом трибун.

— Мой господин, — оруженосец, подставив плечи под руку герцога, помог ему вновь залезть в седло коня, — прикажете развернуть перину для отдыха?

— К черту перину! К черту отдых! Воды. Сменить шлем. Новое копье!

— Но ваше падение…

— Заткнись и делай, что я тебе говорю!

— Неужели вы снова хотите сразиться с рыцарем Бернара Клервоского? Говорят, сам Господь направляет удары его воинства! Они непобедимы!

— Ты вздумал мне перечить? Я непременно брошу вызов этому крестоносцу, будь в его копье хоть сам дьявол, но чуть позже. А сейчас, благодарение Всевышнему, я имею прекрасную возможность вызвать на бой выскочку-херсонита! Этого мерзкого Сантодоро, оскорбившего моего друга Лотаря и, по слухам, похитившего у меня любовь его дочери!

— Это лишь слухи… Они могут быть лживы. К тому же есть еще завтрашний день. Если вы так желаете…

— Воду, новый шлем и копье!

Когда Генрих Лев снова выехал на ристалище, публика просто взвыла от восторга и начала скандировать его имя. Ни у кого сомнений не было, что крестоносцу, по нелепой случайности захватившему его шатер, недолго греться в лучах славы. Но не тут-то было. Проехав мимо своей недавней «резиденции», герцог Баварии приблизился к щиту, на котором расправил крылья двуглавый орел, очень похожий на того, что украшал трон блистательной Никотеи, и с силой ударил острием копья туда, где должно было находиться сердце ни в чем не повинной птицы.