Сын предателя

 Но разве не могло произойти разрыва снаряда под ногами бойца, и обезображенный труп не смогла бы опознать и родная мать? Или рядом  не оказалось ни одного живого человека, потому что все пали смертью храбрых вместе с корреспондентом фронтовой газеты, и заметка не появилась об этом подвиге? И в плен мог попасть боец, но не пожелал стать предателем и был повешен на глазах жителей села или города, был просто закопан, как безвестный герой? Да мало ли на войне самых непредвиденных ситуаций!

 Наверно, Прасковья надеялась, что в лучшем классе её сынок подтянется, почему и сходила в школу на час раньше сына. Но надежды Прасковьи не оправдались. Дело в том, что до седьмого класса в этой же школе проучился брат Коли - Петя. К этому году учёбы глупость Пети выпирала уже из всех пор его мозга, и практически он не столько учился, сколько мучился сам и мучил учителей, боровшихся за стопроцентную успеваемость в школе.

 Была такая установка Партии и Правительства, что неграмотных в СССР нет и не должно быть никогда. Поэтому немало учеников школ и студентов ВУЗов сменили классы и аудитории на смирительные рубашки в психиатрических заведениях.

 Слишком умные попадали, конечно, чаще, а слишком глупые попадали тоже, но с большим опозданием. Только получив аттестат о неуспешном окончании седьмого класса, Петя был официально признан непригодным не только к учёбе, но и к самостоятельной жизни вообще. Вероятнее всего, болезнь в детстве, когда Петя прожил две недели в коме, догнала его в этом цветущем возрасте и отправила обратно в кому, из которой он уже не вернулся на трудовой фронт, став государственным нахлебником пожизненно.

 И вот, после глупейшего ученика Лубова Пети явился другой Лубов, только - Коля, весьма редко радовавший учителей своими познаниями. Но закон о всеобщем образовании был подписан на заре Советской власти самим Ульяновым, так что самый глупый ученик - Петя Лубов ухитрился окончить семь классов с реально существующим аттестатом. И вот теперь надо было выпустить уже из десятого класса и тоже с аттестатом ещё одного - Лубова Колю!

 Надо полагать, что на Колю стали смотреть, как на менее глупого брата, отчего успехи были занижены до предела. И только отсутствие десятого игрока на футбольном поле сделало Колю нужным человеком на уроках физкультуры. Был Коля и ростом мал, и вес его был бараний, но фланг на футбольном поле он, как мог, затыкал. На лыжах, конечно, сын прославленного когда-то лыжника, скорее ходил, чем бегал. Но вот на уроках его подвижность вечно раздражала учителей.

 Когда же он, устав по какой-нибудь причине, чаще от голода, замирал, радуя учительницу своим задумчивым видом, он просто мечтал о совершенно другом мире. Новый материал урока уже никогда не мог заинтересовать его. Девочки класса на него не обращали никакого внимания, мальчики смотрели, как на не доросшего до учёбы в восьмом классе. Рисованием Коля увлекался после уроков, в классе об этом никто не знал.

 Так что был он самым незаметным учеником не только в классе этом, но и в коридоре школы он протискивался у стенки, стараясь не столкнуться с более сильными из других классов. Ещё он старался избегать встреч с Зоей, в которую был тайно влюблён. Только один раз случай представился ему ещё раз и навсегда прославиться. Срисовал он акварелью картину И.Шишкина -  "Корабельная роща", вставил в резную раму, которую дядя по материнской линии в тюрьме смастерил, и принёс на школьную выставку.

 Учительница - классный руководитель, принесла эту копию обратно в класс из учительской на свой урок, подошла к Коле и спросила: - Это, Лубов, что за рама? В ней не только нет художественной ценности, но ты даже её как-нибудь не украсил! И не ты её, наверно, сделал, ведь так? Неси это домой, и если что-нибудь нарисуешь, тогда и посмотрим!

 Класс дружно стал смеяться, а Коля никак не мог проглотить комок обиды, застрявшей в горле. Он был так поражён, что учительница не заметила разницы между репродукцией и рисунком, что просто не смог в ответ ничего сказать, чтобы нечаянно не заплакать. Всё-таки, это был уже восьмой класс. И только дома Коля показал матери свой труд и, чуть не плача, слюнявым пальцем размазал ствол сосны, выкрикивая:

 -А это что, не нарисовано, да?

 Прасковья, как могда, успокаивала талантливое чадо, труд которого не только оценили, но и уравняли с мастером, не заметив отличия от подлинника. Это же недооценивание его таланта чувствовал Коля и в ИЗОстудии. Во Дворце Машиностроителей помещение студии было просторным. Новички занимали одну половину, рисовали натюрморты и гипсовые фрагменты головы Давида, героя греческой мифологии.

  А на другой половине маститые самодеятельные художники рисовали натурщиц.  Считалось это дело сложным, и когда Коля, покорённый красотой новой натурщицы, перетащил свой мольберт поближе к ногам молодой женщины, сидевшей на стуле, установленном, впридачу, на подиум, полдюжины уважаемых мастеров стали убеждать его, что рано ещё ему, что это - сложно, и надо знать пропорции тела, анатомию, в которой он просто заблудится.