Сын предателя

 Увы, девушки ошибались. Художники чахли над своими полотнами, хорошими художниками становились, но хорошими мужьями - никогда! Чаще они спивались, жили от слово "худо".

 Да ведь и учебные заведения штамповали художников, не заботясь о их будущей судьбе.

 Написать картину, как Суриков или Репин в СССР было невозможно, потому что меценатов уничтожили в 1917 году. Государство платило за те полотна, которые экспонировались на выставках небогато.

 Поэтому все картины напоминали скороспелки. Картины печатались с молниеносной скоростью,

 что и позволяло жить весело. Но качества картин хватало на двадцать лет, после чего все картины требовали реставрации, которую чаще всего, не производили.

 Богатыми были единицы. Глазунов, Шилов писали портреты. Кто-то ещё. Остальным доставались деньги всё меньше и меньше.

 Николай исправно получал свои двадцать шесть рублей стипендии. После денежной реформы 1961 года советские "портянки" превратились в "лоскутки", и тратить их было очень легко. Рубли размером с пол-ладошки выскальзывали из рук и пропадали в кассовых аппаратах. Денег стало хватать не на весь месяц, поэтому подарки Зине делать стало затруднительно, если не сказать, не на что.

 У красавицы закрепилось на лице выражение несчастной бесприданницы, отчего Прасковья постоянно беспокоилась, если Зина долго не появлялась в их доме.

 Прасковья постоянно желала о ком-нибудь заботиться, при этом не всегда замечая, что её родной сынок нуждался не меньше в её заботе. Часто вещи, пошитые Николаем и находившиеся в отличном состоянии, вдруг исчезали, подаренные незабвенным жителям деревень, приехавшим на один день в Ижевск.

 Прасковья не забывала тех, кто в военную годину спасал её детей от голода, делясь продуктами в обмен на тряпьё, едва ли что стоящее в базарный день.

 Тогда Николай снова садился к швейной машине и три-четыре дня тарахтел ею, вызывая недовольство матери. Прасковья очень боялась, что Николай бросит художество и, как отец, станет не тем, кем она мечтала его увидеть после окончания института.

 В конце третьего курса должен был состояться экзамен по физике по всей программе физико-математического факультета. Явную глупость включения этого предмета декан Сундуков объяснял просто. В сельских районах часто не хватает учителей, и одному учителю приходится вести почти все предметы. Куда же девались сами выпускники физико-математического факультета, которые худо-бедно могли преподавать рисование в деревнях?

 Жизнь показала в будущем, что ни один выпускник Худ-графа физику в сельских школах и не преподавал.

 Тем не менее готовиться пришлось основательно. Николай уныло смотрел в толстый учебник, который приходилось брать в институтской библиотеке на короткое время. Он усердно тратил время на лабораторные работы по индукции, электрическому воздействию на магнитное поле,

 пытался запомнить, чем отличаются микрофарады от пикофарад. Живопись при этом маслом стала хромать из-за напряжённых мыслей о будущем экзамене.

 К тому же приходилось пропадать в библиотеке имени Ленина, в которой он на час-другой опережал преподавателя истории искусства, получал какой-нибудь редкий том и усиленно конспектировал биографии Джотто и Мозаччо, запоминал картины Тициана, Рембрандта, Веласкеса. Особенно его поражала "мадонна" Рафаэля. Он рассматривал нежные переходы от одного цвета к другому, когда подходила библиотекарь и требовала вернуть книгу для более серьёзного посетителя.

 Преподаватель по истории искусств мозолил книгу в зале для преподавателей, поэтому они ни разу не встретились. Но Преподаватель приходил в восторг от того, что Николай "запоминал" его лекции дословно! Ещё бы! Единственную книгу в Библиотеке они мозолили одну и ту же! Студенты всего курса этой книги и в глаза не увидели. Николай был благодарен Преподавателю за то, что он поставил ему три по "начертательной геометрии", поэтому хотел угодить по истории искусства, чтобы у преподавателя осталось о нём приятное воспоминание.

глава 28

 Очень скоро Фёдор с Андреем почувствовали, что без местной жительницы плутать бы им по незнакомым местам неизвестно сколько времени. Надя безошибочно вывела их на покинутую партизанскую базу. Правда, радоваться было нечему. Землянки были основательно разрушены взрывами то ли снарядов, то ли гранат. Ни одной души они здесь не обнаружили, и настроение у всех было подавленное.

 С другой стороны можно было и не огорчаться чрезмерно, избежав наказания неизвестно какого уровня. То ли это было счастье дурацкое, то ли все войны состоят из таких вот случайностей, когда иной солдат то ли не там присядет, то ли не там приляжет, глядишь и войне - конец, а он - живой! Опять же,  к их счастью, немцам не пришло в голову потрошить скудные запасы лесного народа. Покопавшись в обвалившихся землянках, Фёдор и Андрей нашли целое сокровище - спички,  консервы и немного картошки.