Сын Ретта Батлера

«Самый главный вопрос, — рассуждала она, — говорить ли об этом Тиму? Как он воспримет новость, не так уж и важно. Скорее всего он обрадуется. Важнее то, что теперь и он будет считать себя вправе принимать решение. Тим наверняка будет настаивать на родах. Я, конечно, объясню ему все опасности, но все равно решение уже будем принимать мы вдвоем. Хочу ли я этого? Хочу ли я перекладывать ответственность на него? Да, все упирается в то, чего я, собственно, сама хочу. Могу ли я рожать? Хочу ли я рожать? Нет, главное не Тим, а я сама».

Скарлетт обдумывала ситуацию и так и этак, но никакого решения принять не могла.

Когда Билтмор позвонил и сообщил, что чрез три дня приезжает, она не посмела сказать ему о том, что беременна. Она не знала, посмеет ли вообще сказать ему об этом.

Ночи теперь превратились для нее в сущую пытку. Если днем она еще хоть как-то могла отвлечься, занимаясь хозяйством, принимая гостей, просматривая счета, то ночью заботы наваливались на нее с неотвратимой силой и не давали сомкнуть глаз до утра.

«Я не подумала еще и о детях. Джон и Уэйд и так не очень благожелательно относятся к Тиму и моему замужеству. Что будет, если они узнают теперь об этой новости? Они, конечно, добрые и хорошие ребята, они не станут уговаривать меня делать аборт, но они еще больше отдалятся от меня. А роднее их у меня нет никого на свете».

Скарлетт смотрела в темный потолок с тенями раскачивающихся за окном голых веток вяза. Эти ветки напоминали ей сплетение множества хищных страшных рук, которые тянутся к ней, хотят дотронуться до нее своими холодными колючими пальцами. Они словно собрались задушить ее…

Вдруг неведомо откуда взявшееся теплое чувство, как трепетный огонек свечи, стало вырастать в ней.

«Боже правый! Ведь внутри меня живет маленький комочек новой жизни! Будущий человек! Мой ребенок! Он будет лежать у меня на руках, пить мое молоко, он будет смотреть на меня своими глазенками… Как же я не подумала об этом? Как же я могла решать, жить ему или умереть? Как я буду смотреть в его глаза, если хочу сейчас оборвать эту тонкую нить жизни только потому, что, видите ли, я уже не в том возрасте, да что подумают другие, да что скажут дети! Нет, я положительно сошла с ума! Мои мысли были о чем угодно, только не о нем. Это он, он, а не мои взрослые сыновья сейчас самое близкое мне существо. И я хочу, чтобы он был! Да, мне страшно его рожать. Но я хочу этого ребенка! Бог дарит мне такое счастье, и я с благодарностью принимаю его. А мои страшные мысли… Прости меня, маленький мой. Легко ли тебе начинать жизнь и чувствовать, что тебя, невинного, уже ненавидят? Прости меня, прости меня, окаянную… Ты будешь жить. Ты родишься здоровым и счастливым. Я все оставшиеся годы буду искупать перед тобой свою вину за эти безумные дни! Да теперь никто не отнимет тебя у меня. Никто!»

Скарлетт лежала в темноте, и светлые слезы катились из ее глаз.

Огонек маленькой свечи вырос в ровное и постоянное горение. Это было пламя великого чувства, название которому — материнство.

На следующий же день Джон решил ехать к матери. Во-первых, он так по ней соскучился, о стольком ему надо было ей рассказать! Он хотел повидать Уэйда, его жену, их детей, проехаться верхом по звенящей земле, посидеть в библиотеке отца, подумать. Но была у него еще одна цель. Джон хотел раз и навсегда разрешить все загадки, заданные ему Найтом. Для этого надо было увидеть Билтмора. Джон надеялся встретить отчима там.

Он начал уже готовиться к отъезду, когда вдруг зазвонил телефон и старик Джон, запинаясь и поминутно прося прощения, умолял о встрече.

— Мне не о чем с тобой говорить, Джон. Ты сам знаешь, я никогда тебя не прощу.

— Я знаю, знаю… Извини, но дело не во мне… это… Надо увидеться… Извини, пожалуйста, но я тебя очень прошу.

— Хорошо, приезжай сейчас. Только не надейся, что я переменю свою точку зрения.

Джон положил трубку и сам себя выругал. Почему он так безапелляционно говорил со стариком? Ведь ясно же, старик мучается, он сам уже не рад, что тогда отказал Джону.

«Ну и пусть помучается, — злорадно подумал Джон. — Люди должны отвечать за свои поступки. Впрочем, послушаем, что он нам скажет».

Пока Джон еще не приехал, надо было позвонить Найту. Сегодня утром, проспавшись после вчерашнего сумасшедшего опьянения, Джон кое-что вспомнил и собирался поговорить об этом.

В редакции между тем сказали, что Найт уехал и будет только к трем. Голос, который отвечал, показался Джону знакомым.

— Кам? Это ты? — спросил Джон.

— Да, мистер Бат, это я, — ответил Цезарь.

— Ты теперь сидишь на телефоне? Пошел на повышение?

— Нет, сэр, я по-прежнему работаю с Найтом.

— А почему же ты не с ним?

— Он не взял меня, сэр. Сказал, что справится без меня.

— Как твои дела, Кам?

— Отлично, сэр. Найт учит меня писать короткие сообщения.

— О! Смотри, Найт сделает из тебя настоящего репортера.

— Я не собираюсь быть репортером, сэр. Это чертова работа, доложу я вам.

— Тебе она не нравится?