Сын цирка

В послеобеденном оцепенении доктор Дарувалла даже не обратил внимания, что Рахула Рая нигде не видно. Фаррух был откровенно рад, что будущий транссексуал не преследовал Джона Д. и что Промила Рай недолго сопровождала Джона Д. вдоль кромки воды, как если бы молодой человек сразу же отшил ее, объявив о своем намерении идти в соседнюю деревню или еще дальше – в следующую. В нелепо огромной широкополой шляпе – как если бы еще было не слишком поздно защитить ее кожу от рака, – Промила вернулась одна к лоскутку тени, отведенному ей в бунгало под пальмовой крышей, где и принялась бальзамировать себя с помощью разнообразных масел и химикалий.

Укрывшись под собственными навесами из пальмовых веток, дочери Даруваллы натирали различными маслами и кремами свои гораздо более молодые и прекрасные тела; затем они отважились оказаться среди бесстрашных загорающих – в основном европейцев, которых в это время года было здесь сравнительно мало. Девочкам Дарувалла было запрещено следовать за Джоном Д. во время его полуденных походов; оба – Джулия и Фаррух – чувствовали, что молодой человек заслуживает эти часы, чтобы отдыхать от такой компании.

Но как всегда, наиболее здраво вела себя в полдень жена доктора. Джулия удалилась в относительную прохладу их номера на втором этаже. Там был тенистый балкон с гамаком для Джона Д. и деревянной кушеткой; балкон был хорошим местом, чтобы почитать или вздремнуть.

Само собой, что у доктора Даруваллы это было время для послеполуденной дремы, однако он сомневался, что сможет самостоятельно добраться до второго этажа отеля. Из таверны ему был виден балкон, на который выходили их комнаты, и он с тоской посмотрел в ту сторону. Он подумал, что гамак бы его устроил, и решил, что хорошо бы занять его сегодня на ночь; если противомоскитная сетка не порвана, то ему было бы очень комфортно и всю ночь он слышал бы Аравийское море. Чем дольше он позволит Джону Д. спать там, тем крепче молодой человек уверится, что это его спальное место. Затем он переключился на свой возобновившийся сексуальный интерес к Джулии, сделав паузу в отношении планов занять спальный гамак; в «Спорте и времяпрепровождении» остались отрывки, которые он еще не обсуждал с женой.

Доктору Дарувалле хотелось узнать, что еще написал мистер Джеймс Солтер. Однако, несмотря на столь неожиданное обновление своих супружеских чувств, Фаррух был отчасти подавлен. Написанное Солтером намного превосходило все, что доктор Дарувалла мог только себе представить – не говоря уже о том, чтобы достичь, – и доктор угадал: один из любовников умирает, тем самым утверждая, что любовь, полная такой всепоглощающей страсти, не может длиться долго. Более того, роман заканчивался с такой интонацией, что доктор Дарувалла испытывал почти физическую боль. В результате у Фарруха осталось чувство, будто ту самую жизнь с Джулией – жизнь, которой он дорожил, – просто высмеивают. А разве нет?

Для французской девушки – Анны-Мари, возлюбленной, оставшейся жить, – у автора только такое вот решение: «Она замужем. Полагаю, есть дети. Они гуляют вместе по воскресеньям – под солнечным светом. Посещают друзей, беседуют, вечером идут домой, – по сути, о такой жизни все мы только и мечтаем». Но разве тут не проглядывает явная издевка? – размышлял доктор Дарувалла. Поскольку все мы якобы «только и мечтаем» о такой вот жизни? И дескать, кому придет в голову сравнивать семейную жизнь с пламенем любовной интриги?

Что беспокоило доктора, так это финал романа, который заставил его почувствовать все свое невежество или, по крайней мере, всю свою неискушенность. Но еще больше, считал Фаррух, его унижало то, что Джулия, вероятно, могла бы объяснить ему концовку совсем иначе, чем он это понимал. Главное – интонация; возможно, автор подразумевал тут иронию, а не сарказм. Слог у мистера Солтера был кристально ясный и прозрачный; какие-то неясности, домыслы следовало, безусловно, оставить на совести читателя.

Но от Джеймса Солтера или пусть от любого другого опытного романиста доктора Даруваллу отделяло нечто большее, чем техническое мастерство. Мистер Солтер и его коллеги писали, исходя из воображения; они в чем-то были убеждены, и, по крайней мере хотя бы отчасти, эта их страстная убежденность и придавала их романам такую ценность. А доктор Дарувалла был убежден лишь в том, что он хочет заняться каким-то творчеством, хочет сделать что-нибудь этакое. Хороших романистов было много, и Фаррух не собирался утруждать себя, стремясь стать одним из них. Он пришел к выводу, что ему подходит менее ответственный вид развлечения; если он не может писать романы, то вполне вероятно, что он мог бы писать сценарии. В конце концов, фильмы гораздо менее серьезны, чем романы; и, конечно же, не такие длинные. Доктор Дарувалла предположил, что отсутствие «воображения» не помешает ему в сочинении сценариев.