Сын цирка

Фаррух полагал, что Джон Д. был бы рад освободиться от роли Инспектора Дхара: у актера было достаточно денег и он явно предпочитал швейцарскую жизнь. Однако доктор Дарувалла подозревал, что в глубине души Дхар ценил отвращение, которое вызывал в средствах массовой информации; возможно, что лучшим творческим актом Джона Д. как раз и была ненависть к нему журналистов, кормящихся киносплетнями. Имея это в виду, Фаррух думал, что знает о предпочтениях Джона Д.: никакой пресс-конференции, никаких заявлений. «Пусть они ломают себе голову», – сказал бы Дхар. Он часто так говорил.

Сценарист вспомнил еще одну его реплику; он ведь не только написал ее – она повторялась в каждой серии об Инспекторе Дхаре, ближе к финалу. У Дхара всегда оставалось искушение сделать что-то еще – соблазнить еще одну женщину, застрелить еще одного негодяя, – но Инспектор Дхар знал, когда остановиться. Он знал, когда заканчивается действие. Иногда лукавому бармену, иногда своему сослуживцу-вечно-всем-недовольному-полицейскому, а то и хорошенькой женщине, которая нетерпеливо ждала случая переспать с ним, Инспектор Дхар говорил: «Пора уматывать». И так он и делал.

В данном случае, глядя фактам в лицо, то есть намереваясь объявить о завершении проекта «Инспектор Дхар», а также желая наконец покинуть Бомбей, Фаррух знал, какой совет подал бы ему Джон Д. Он бы сказал: «Пора уматывать».

Там будут постельные клопы

Раньше, до того как в кабинетах врачей и других помещениях госпиталя для детей-инвалидов появились кондиционеры, над столом, за которым теперь сидел в раздумьях доктор Дарувалла, вращался потолочный вентилятор и окно на площадку для лечебной физкультуры всегда было открыто. В настоящем, когда окно было закрыто и слышался этот вечный шум кондиционера, до Фарруха не доносились со двора крики и плач детей. Когда доктор шел по двору или когда его вызывали в физиотерапевтический кабинет, чтобы проверить, как дела у его пациентов после операции, детский плач его не сильно расстраивал. Выздоровление неизбежно сопровождалось какой-нибудь болью; сустав после операции – особенно после операции – надо было разрабатывать. Но в дополнение к плачу от самой боли дети хныкали в предчувствии боли, и это жалкое нытье действовало доктору на нервы.

Фаррух повернулся лицом к закрытому окну с видом на прогулочный двор; он не мог слышать, как дети плачут и хнычут, но по выражениям их лиц все же мог определить разницу между теми, которым было больно, и теми, кто просто канючил в ожидании боли. Он не слышал, как врачи уговаривали детей выполнять упражнения, но видел это: одному ребенку, с заменой тазобедренного сустава, было велено вставать, другого, с новым коленом, просили, чтобы он сделал хотя бы шаг вперед, кто-то с прооперированным локтем вращал предплечьем. Ландшафт дворика был вне времени для доктора Даруваллы, который считал, что его способность слышать то, что в данный момент слышать невозможно, и есть единственная мера его человечности, в наличии которой он не сомневался. Даже с включенным кондиционером, даже за закрытым окном доктор Дарувалла слышал хныканье и плач. «Пора уматывать», – подумал он.

Он открыл окно и высунулся наружу. Жара в этот пыльный полдень была гнетущей, хотя (для Бомбея) погода оставалась относительно прохладной и сухой. Крики детей смешались с автомобильными гудками и громким, как будто воет бензопила, ревом мопедов. Доктор Дарувалла вдохнул все это. Он сощурился от насыщенного пылью слепящего света и отстраненно посмотрел во дворик – это был прощальный взгляд. Затем доктор позвал Ранджита, чтобы узнать, кто звонил.

Доктора Даруваллу не удивило, что Дипа уже провела переговоры с «Большим Голубым Нилом»; большего, чем добилась жена карлика, доктор и не ожидал. Цирк попытается обучить талантливую «сестру». На это они готовы потратить три месяца – они будут кормить ее, одевать, заботиться о ней и ее «брате»-калеке. Если Мадху можно обучить, «Большой Голубой Нил» будет содержать обоих детей; если она необучаема, цирк от них откажется.

В сценарии Фарруха «Большой Королевский» выплачивал Пинки три рупии в день, пока ее обучали; придуманный Ганеш работал за еду и жилье. В «Большом Голубом Ниле» обучение Мадху считалось привилегией; ей вообще не собирались платить. А для реального мальчика со сломанной ногой привилегией было и то, что его кормили и заботились о нем; реальный Ганеш тоже будет работать. Мадху и Ганеша доставят к месту пребывания «Большого Голубого Нила» «за счет родителей» – или, если это сироты, как в данном случае, – за счет «спонсоров» детей. В это время цирк выступал в Джунагадхе, небольшом городке штата Гуджарат, с населением около ста тысяч человек.