Сын цирка

Должно быть, Мехер было больно следить за выражением лица мужа, который нашел это замечание весьма мудрым. Между тем Гордон Хэтэвей дал понять, что разговор окончен, обратив лицо к красивой несовершеннолетней девушке за соседним столом. Фарруху же не осталось ничего иного, кроме как лицезреть высокомерный профиль режиссера и, главное, тревожное мерцание темно-фиолетовых тонов внутри уха Хэтэвея. На самом же деле ухо представляло собой целую радугу цветов – от бледно-красного до пурпурного, оно было такое же неподобающе цветастое, как морда мандрила.

Позже, после того как разноцветный режиссер вернулся в «Тадж» – возможно, чтобы перед сном намыть себе в ванне еды, – Фарруху пришлось наблюдать за своим отцом, полным подобострастия перед пьяным Дэнни Миллсом.

– Должно быть, трудно переделывать сценарий в этих условиях? – рискнул спросить Лоуджи.

– Вы имеете в виду, в позднее время? За едой? После того, как я выпил? – спросил Дэнни.

– Я имею в виду спонтанность, – сказал Лоуджи. – Казалось бы, благоразумней снимать историю, которую вы уже написали.

– Разумеется, – согласился бедный Дэнни. – Но они никогда так не снимают.

– Полагаю, они любят спонтанность, – сказал Лоуджи.

– Они считают, что написанное не так уж важно, – сказал Дэнни Миллс.

– Неужели? – воскликнул Лоуджи.

– Да, они никогда не снимают по написанному, – сказал ему Дэнни.

Бедный Лоуджи всегда придавал важность фигуре сценариста фильма. Даже Фаррух посмотрел с сочувствием на Дэнни Миллса, – тот был человеком нежным и сентиментальным, с мягкими манерами и лицом, которое привлекало женщин, пока они не узнавали Дэнни поближе. Тогда они либо отвергали его за его главную слабость, либо эксплуатировали. Алкоголь, безусловно, был для него проблемой, но его питие было скорее последствием его неудач, нежели их причиной. Он всегда был без денег и потому редко заканчивал то, что писал, и продавал написанное на любых условиях; как правило, он продавал только замысел произведения или какой-нибудь уже написанный фрагмент намеченного сюжета, в результате он потерял представление о том, что же есть произведение в целом.

Он так и не закончил роман, хотя несколько раз начинал; когда ему нужны были деньги, он откладывал роман в сторону и писал сценарий, продавая его, не завершив. Все всегда шло по одной и той же схеме. Когда же он наконец возвращался к роману, то, глянув на него со стороны, уже не мог не видеть, насколько тот плох.

Но если Фаррух не любил Гордона Хэтэвея, то, скорее, симпатизировал Дэнни; Фаррух также видел, что Дэнни любит Лоуджи. Дэнни к тому же сделал попытку избавить отца Фарруха от дальнейшей неловкости, которую тот испытывал после слов сценариста.

– Да, так оно и есть, – сказал он Лоуджи. Он поболтал льдинками на дне стакана; в пекле перед муссоном лед таял быстро, но не успевал растаять до того, как Дэнни выпивал джин. –  Вас поимеют, если вы продаете что-то, прежде чем закончите, – сказал Дэнни Миллс старшему Дарувалле. – Никогда даже не показывайте никому, что вы пишете, пока не закончите. Просто делайте свою работу. Когда вы уверены, что написали хорошо, покажите это кому-нибудь, чьи фильмы вам нравятся.

– Вы имеете в виду – режиссеру? – спросил Лоуджи, продолжая все записывать.

– Разумеется, режиссеру, – сказал Дэнни Миллс. – Я не имею в виду студию.

– Значит, вы показываете сценарий тому, кто вам нравится, режиссеру, а затем вам платят? – спросил старший Дарувалла.

– Нет, – сказал Дэнни Миллс. – Вы не берете никаких денег, пока не заключена вся сделка. Стоит вам только взять деньги, и вас поимеют.

– Но когда вы берете деньги? – спросил Лоуджи.

– Когда они подпишут контракт с актерами, которых вы хотите, когда они подпишут контракт с режиссером и дадут ему окончательный вариант картины. Когда все так полюбят сценарий, что вы уверены – они не посмеют изменить ни слова, а если вы сомневаетесь в этом, требуйте окончательного одобрения сценария. Только затем будьте готовы отвалить.

– Вы так и делаете? – спросил Лоуджи.

– Я – нет, – сказал Дэнни. – Я беру деньги вперед, столько, сколько дадут. А потом они меня имеют.

– Но кто делает так, как вы предлагаете? – спросил Лоуджи; он был так смущен, что перестал записывать.

– Таких не знаю, – сказал Дэнни Миллс. – А всех, кого я знаю, – их имеют.

– Значит, вы не ходили к Гордону Хэтэвею – не выбирали его? – спросил Лоуджи.

– Только студия выбирает Гордона, – сказал Дэнни.

Лицо у него, как у некоторых алкоголиков, было необычайно гладким, что сбивало с толку; будто детская внешность Дэнни была прямым результатом консервации, будто рост его бороды был таким же неторопливым, как его речь. Дэнни выглядел так, словно бриться ему нужно было лишь один раз в неделю, хотя ему было почти тридцать пять лет.