Сын цирка

– Я видел там, где ты не видел, – сказал он другу. – Волосы у нее черные, очень черные. Быть может, чернее всего, что я на свете видел. Даже в Индии!

Фаррух чувствовал, что может представить себе финал мелодрамы: ребенок будет черноволосым; Промила Рай не захочет его, а Мехер в любом случае не захочет, чтобы Промила взяла его. Следовательно, супруги Дарувалла возьмут себе Вериного ребенка. Фаррух не мог представить лишь того, что в жизни Вероника не так уже бесталанна, как могло показаться; она уже наметила себе семью Дарувалла в качестве приемных родителей. После родов женщина планировала изобразить разрыв каких бы то ни было предварительных договоренностей; причина ее безразличия к переговорам с Промилой была в том, что Вера решила отвергнуть любых кандидатов в приемные родители ребенка – не одну только Промилу. Она предчувствовала, что, как только дело дойдет до детей, супруги Дарувалла дадут слабину, и в этом не ошиблась.

Однако никто не мог предположить, что на свет появится не один, а два мальчика с прекраснейшими миндалевидными глазами и черными как смоль волосами! Промила не захочет даже взглянуть на них, и не только потому, что это черноволосые мальчики; она заявит, что любая женщина, родившая двойню, непременно принимала лекарства.

Но самый неожиданный поворот событиям дадут нескончаемые любовные письма от Дэнни Миллса и смерть Невилла Идена – последний станет жертвой автомобильной катастрофы в Италии; это происшествие положит конец и яркой жизни Субодха Рая. До этого Вера, вопреки здравому смыслу, еще надеялась, что Невил может вернуться к ней; теперь же она решила, что авария со смертельным исходом – это Божье возмездие Идену за то, что он предпочел ей Субодха. Она пронесет эту мысль через всю свою жизнь, будучи убеждена, что СПИД – это не что иное, как благонамеренная попытка Бога восстановить естественный порядок во вселенной. Как многие больные на всю голову, Вера считала это несчастье чумой, насланной Богом в наказание гомосексуалистам. И правда, это были шедевральные мысли, особенно для женщины, не имеющей достаточного воображения, чтобы поверить в Бога.

Для Веры было ясно, что даже если бы Невилл захотел быть с ней, то только лишь без ее довеска. Но после стремительного отъезда Идена мисс Роуз обратила свои мысли на Дэнни. Захочет ли все еще Дэнни жениться на ней, если она преподнесет ему по возвращении домой маленький сюрприз? Вера была уверена, что захочет.

«Дорогой, – писала она Дэнни, – я не хотела проверять, насколько ты меня любишь, но все это время я носила под сердцем нашего ребенка» (месяцы, проведенные рядом с Лоуджи и Мехер, заметно исправили ее английский). Разумеется, при первом взгляде на близнецов Вера объявила, что они от Идена; мальчики были слишком красивы, чтобы считаться отпрысками Дэнни.

Дэнни Миллс, со своей стороны, еще не задумывался об отцовстве. Он родился от пожилых родителей, у которых до него уже было столько детей, что чета отнеслась к нему с душевным безразличием, если не с полным небрежением. Миллс осторожно написал своей возлюбленной: он-де в восторге, что она вынашивает их ребенка; один ребенок – это чудесная идея, он лишь надеется, что она не планирует завести целое семейство.

Двойня – это все-таки, по сути, «целое семейство», как скажет любой дурак, следовательно, дилемма будет решаться как намечено: одного Вера забирает домой, а о другом позаботится чета Дарувалла. Проще говоря, Вера решила не пытать не слишком очевидный энтузиазм Дэнни по поводу отцовства.

Среди множества сюрпризов, ожидавших Лоуджи, далеко не последнее место займет совет, данный ему его престарелым другом доктором Татой:

– Когда дело доходит до близнецов, делай ставку на того, кто появится первым.

Старший доктор Дарувалла был в шоке, но, будучи ортопедом, а не акушером, он собирался выполнить рекомендацию доктора Таты. Тем не менее все были охвачены таким волнением и смятением при рождении близнецов, что ни одна из медсестер не проследила, который из двух вышел первым; не мог этого вспомнить и сам старый доктор Тата.

В таком контексте доктора Тату и называли «невезучим»: он ругался по поводу этих дилетантских вызовов на дом к пациенту, где он никак не мог услышать два сердцебиения, когда прикладывал стетоскоп к большому животу Веры; он сказал, что в его кабинете, при соответствующих условиях, он бы, конечно, расслышал два сердца. То ли мешало фортепьяно, на котором играла Мехер, то ли эти постоянные звуки уборки, которой занимались несколько слуг, – но старый доктор Тата просто предположил, что у ребенка Веры необычно сильное и активное сердцебиение. Не раз он ей говорил: «По-моему, ваш ребенок только что делал физзарядку».

– Я бы тоже так сказала, – всегда отвечала Вера.

И поэтому, только когда начались схватки, при прослушивании сердцебиения плода наконец все стало ясно.

– Какая вы счастливая, мисс, – сказал доктор Тата Вере Роуз. – У вас не один ребенок, а два!

Талант всех бесить