Сын цирка

В те предмуссонные месяцы – май и июнь – осведомленные иностранцы и индийцы избегали пляжей Гоа; там было слишком жарко. Однако гоанцы, жившие вдали от Гоа, возвращались домой, чтобы навестить своих родственников и друзей. У детей были каникулы. Креветок, омаров и рыбы было в изобилии, и манго как раз достигали пика своей спелости. (Доктор Дарувалла обожал манго.) Чтобы поддержать праздничный настрой и ублажить всех христиан, католическая церковь постоянно устраивала приходские дни; хотя доктор еще не уступил религии, он не имел ничего против одного-двух банкетов.

Католики больше не являлись большинством в Гоа – шахтеры, приехавшие сюда в начале века добывать железную руду, были индусами, – но Фаррух, как и его отец, оставался в убеждении, что здесь до сих пор преобладают «латиняне». Португальское влияние сохранялось в монументальной архитектуре, которой восторгался доктор Дарувалла; оно так же отчетливо ощущалось и в местной кухне, которая пришлась доктору по вкусу. И у христианских рыбаков было довольно широко принято называть свои лодки «Король Христос». Тогда в Бомбее новым повальным увлечением стали наклейки на задний бампер автомашины – как комического, так и религиозного содержания, – и доктор пошутил, что названия лодок христианских рыбаков – это гоанский вариант наклеек на бампер. Джулия не нашла в шутке ничего смешного, равно как и в постоянном зубоскальстве Фарруха по поводу осквернения останков святого Франциска.

– Я не понимаю, как вообще можно оправдывать канонизацию, – делился с Джоном Д. своими размышлениями доктор Дарувалла, отчасти потому, что Джулия его не слушала, но и потому, что молодой человек изучал нечто из теологии в университете. Видимо, в Цюрихе это была протестантская теология, полагал Фаррух. – Только представь себе это! – просвещал Фаррух молодого человека. – Какая-то сумасшедшая проглатывает палец ноги Ксаверия, а потом ему отсекают руку и отправляют ее в Рим!

Джон молча улыбнулся. Сестры Дарувалла беспомощно улыбались Джону. Посмотрев на жену, Фаррух удивился – она отвечала на его взгляд и тоже улыбалась. Абсолютно ясно: она не слышала ни слова из того, что он говорил. Доктор покраснел. В улыбке Джулии не было даже намека на скепсис; наоборот – его жена светилась такой искренней любовью, что Фаррух осознал: она напоминала ему о наслаждении, пережитом ими минувшей ночью, – и это несмотря на присутствие за столом Джона Д. и их дочерей. И, судя по проведенной вместе ночи и явно чувственному желанию, отражавшемуся в мыслях его жены наутро после всего, их отдых действительно стал в конце концов вторым медовым месяцем.

Чтение в постели никогда больше не будет невинным, подумал доктор, хотя все начиналось вполне невинно. Его жена читала Троллопа, а Фаррух вообще не читал; он собирался с духом, чтобы в присутствии Джулии открыть «Спорт и времяпрепровождение». А пока он просто лежал на спине, переплетя пальцы на своем урчащем животе – избыток свинины расстроил его, да к тому же еще и разговор во время ужина. За ужином он пытался объяснить семье, что хочет заняться настоящим творчеством, мечтает что-то написать, но его дочери не обратили на это никакого внимания, и Джулия не поняла его; она предложила доктору писать в колонку медицинских советов – если не в «Таймс оф Индиа», то тогда в «Глоуб энд мейл». Джон Д. посоветовал Фарруху вести дневник; молодой человек сказал, что когда-то вел его и получал удовольствие, а потом его подружка украла дневник, и он избавился от этой привычки. В этот момент разговор вообще потерял смысл, потому что сестры Дарувалла пристали к Джону Д. начет того, сколько он имел подружек.

В конце концов, это был конец 60-х годов; даже невинные молодые девушки изъяснялись тогда так, как если бы они знали о сексе не понаслышке. Фарруха беспокоило, что его дочери откровенно просили Джона Д. назвать им число молодых женщин, с которыми он спал. К великому облегчению доктора Даруваллы, Джон Д. в своей типичной манере умело и обаятельно выкрутился. А вопрос несбывшегося творчества доктора так и повис в воздухе или даже был проигнорирован.

Однако эта тема не ускользнула от Джулии. В постели после ужина, обложившись грудой подушек – в то время как Фаррух лежал на спине, – его жена пошла на приступ с Троллопом.

– Послушай, Liebchen, – сказала Джулия. – «В начале жизни, в возрасте пятнадцати лет, я приобрел опасную привычку вести дневник и занимался этим в течение десяти лет. Тетради так и лежали без всякого внимания с моей стороны – я их ни разу не открыл – до тысяча восемьсот семидесятого года, когда наконец я просмотрел их и, то и дело краснея, уничтожил. Они уличали меня в глупости, невежестве, бестактности, безделье, расточительности и самомнении. Но благодаря им я стал бегло писать пером, и они научили меня без усилий выражать мои мысли».

– Не имею ни желания, ни тем более потребности вести дневник! – вспылил Фаррух. – И я уже знаю, как выражать себя без усилий.