Сын тумана

Босоногий служитель с воодушевлением свершил знак замкового камня, благословляя общее решение, ничуть не соответствующее заветам Башни. Ведь вера требует всегда и во всем прощать врага и искоренять личную гордыню… Второй заговорщик, избежавший казни – полненький – забегал, озираясь и ругаясь. Вот он высмотрел удобный угловой балкон, полез по плечам и головам, подставляемым весьма охотно. Оллэ отошел к стене и пристроился наблюдать.

– Полтора века назад мы были свободной долиной! – задыхающимся голосом выкрикнул толстячок, багровый от прилива крови. – Мы позволили им украсть нашу гордость и растоптать нашу честь! Они брали без меры и вытирали об нас ноги! Эти ничтожества, эти выродки и лентяи, не умеющие прожить в горах и дня, не взрастившие лозу и не посадившие яблоню!

– Богомерзкие бездельники, гниющие в праздности, – прогудел неожиданно сильным густым голосом служитель, успевший хлебнуть из глиняного кувшина.

– Свобода Вольмаро! – прохрипел, выпучив глаза, толстяк. – Мы не впустим врага в долину отныне и впредь, пока живы! Зачем нам их король, если у нас имеется совет долины?

Толпа одобрительно зашумела, и Оллэ разобрал, недоумевая всё сильнее, возгласы, определенно повторяющие знакомые тон и стиль речи: «к черту нахлебников!», «ни капли сидра говнюкам» или «в долг верят только дураки»… Нэрриха расхохотался, удобнее устраиваясь у стены. На него стали оглядываться. То ли узнали, то ли вспомнили, что в драке он был «за своих», но раздражения не выказали, зато снабдили пузатым запотевшим кувшином. Знаменитый сидр оказался изрядно кислым, жестковатым, даже перехватывающим дыхание.

– Жжем или порем? – деловито уточнил здоровенный детина, он только что притащил бочонок из подвала – для праздника, неизбежного после казни.

Толпа заволновалась, толстяк попробовал всех перекричать, настаивая на сожжении злодеев, но закашлялся и смолк. Служитель примирительно махнул рукой, выбирая второй способ наказания. С немногих выживших наемников уже драли одежду. Пробно свистели сырые хворостины. Голых азартно мазали дегтем и – сберегая ценную смазку – грязью и чем попало иным, лишь бы погуще. Щекотал ноздри вездесущий птичий пух, пестрой метелью вились перья…

– Вокруг Кортэ неизбежны кутерьма и мятеж, – усмехнулся сын шторма.

– Мы тоже уважаем его, – заверил тощий служитель, объявляясь рядом и поглаживая бок невскрытого кувшина. – Вы, если я не ошибся, будете дон Оллэ?

– Буду, – не оспорил нэрриха, принимая сидр.

– Как кстати вы ножик-то отвели, – расплылся в улыбке служитель, падая на скамью, принесенную кем-то расторопным. – Оно, конечно, Башней завещано: смерти не страшиться, если греха великого нет на душе… Но умирать под обвинением в ереси, всю жизнь отдав Мастеру… Да я и не стар ещё, я туда не спешу.

Служитель передёрнул плечами и приложился к кувшину. Оллэ тоже отпил несколько крупных глотков, поморщился, все ещё находя вкус слишком своеобразным и непривычным. Впрочем, без напитка происходящее воспринималось бы вовсе неестественно.

– И давно у вас – это, – нэрриха обвел рукой столбы, дрова и толпу.

– Третий день с кровью-то, – служитель стал серьезен и даже мрачен. – Пошумим, а после думать станем. Видите: Тагеза нам никогда не была мила, но привычка… Я сам сюда пришёл проповедовать смирение лет двадцать тому… – Служитель махнул в сторону заката. – Здесь дышится славно. Опять же, как дон Кортэ отсыпал нам золотишка, а после бездельников выставил из баронского замка, народ прямо переменился. Ни поборов, ни притеснений, вместо кабального долга всем сидровням – заём на десять лет, а то и более. Храм мы вмиг подновили, а на новой-то улице заложили какой, это же радость одна! Даже – чудо… А они нам снова барона на шею. Сады велено вырубать. Дон Кортэ теперь для короля пострашнее чёрта. Врут вон, что вызвал он какую-то дрянь и ей продался… А мы слушай и верь!

– Так… значит, началось, – насторожился Оллэ.

– Еще как началось! – кивнул служитель. – Ваших, ветру родственных, как мне рассказал в ночь караульщик, собирают в Галаторе. Зовут воевать рогатого рыжего чёрта, ну что за мерзость? Пущен слух: убил он обманом ученика своего, силу его выпил и теперь второго уничтожает.

– Альба недавно погиб, я ощутил, но люди-то не могли… Значит, затевали заранее нечто подобное. Тогда мне надо крепко поспешить, – решил Оллэ.

– Вон туда заселяйтесь, – вроде бы невпопад велел служитель, не вполне трезво, зато азартно махнув рукой с полупустым кувшином. – Отдыхайте, я распоряжусь, с божьей помощью соберем в дорогу, что следует. Коня присмотрим. Вам как, тагеза покрупнее или южного, выносливого? Дон Кортэ весной изволил заложить тут камень в основание конюшни. Лошадки у нас теперь…