Сын Валленрода

Станислав перешел на противоположную сторону улицы. Пылевая буря, поднявшаяся невзначай, так же внезапно улеглась. Альтенберг слышал стук собственных шагов по пустынной мостовой. Когда-то тут было многолюдно, гораздо чаще слышалась польская речь. К сожалению, множество поляков было вынуждено покинуть этот город. После восстаний, плебисцита и усиливающихся репрессий. Но немало осталось. Вопреки всему. Шахтерский город, его город. Почти лишенный зелени, огороженный трубами металлургических заводов, башнями копров и напоминающими редуты насыпями терриконов. Но что может быть прекраснее рдеющего в ночи террикона, действующего копра или дыма, который пышным султаном реет над трубой после победоносно завершившейся забастовки? Станислав прибавил шагу, услыхав где-то рядом возбужденный гомон. За изломом стены черного от копоти углового здания толпилась ватага сопляков в коричневых рубашках и черных галстуках. Один из них верещал визгливым от ярости фальцетом:

— Сорви эмблему! Сорви лилию! Растопчи ее!

— Отстаньте! Отстаньте! — повторил кто-то раздосадованно.

Станиславу голос показался знакомым. Над плотно сбившейся ватагой сопляков он увидал харцерскую шапку Клюты, прижатого к афишной тумбе. Клюта? Значит его отпустили. Чего хотят от него эти волчата? Надо помочь ему вырваться из окружения. Пригрозить, что пожалуется в школу. Это еще как-то действует. Они еще боятся учителей. Добрая старая школа еще внушает им трепет. Правда, в слабой мере. Между тем Клюта снял конфедератку, отколол харцерскую эмблему и швырнул за спину. Жест отчаянья. Но теперь Клюта сможет вырваться из окружения. Все чаще вынуждают их прибегать к жестам отчаянья. Решение оказалось правильным. Коричневорубашечники с дикими воплями ринулись к блестящей медной лилии. Они топтали ее, отталкивая друг друга. Прохожие с безразличным видом обходили эту ораву стороной. Воспользовавшись замешательством, Клюта бросился бежать сломя голову и налетел на Станислава.

— Сташек?

— Куда торопишься? Ты же отдал то, что они требовали. Погляди, как забавляются.

Клюта смотрел на Станислава, потеряв дар речи от изумления. Ему стало не по себе. Начал оправдываться. Дескать, ночь в полицайпрезидиуме, допрос, угрозы, а едва вышел на улицу, откуда ни возьмись — эти волчата. Конечно, нельзя было отдавать лилию, но он сыт по горло. Еще бы побили. Хотелось побыстрее попасть домой. «Сам понимаешь, Сташек…» Альтенберг успокоил его. Лилия не государственный герб и, вдобавок, исключительные обстоятельства. Не беда, получишь другую. А что было в полиции? Ведь он набросился в лесу на шуцманов. Каким образом его отпустили? Клюта боязливо оглянулся.

— Я умею с ними разговаривать. Тогда сдали нервы, но офицер, снимавший допрос, признал, что я был прав. Они были виноваты. Жаль только велосипеда. Я еще подам на них в суд за причиненный ущерб. С ними действительно надо уметь… Лишь бы по закону. Но, откровенно говоря, я думал, что уже не миновать тюрьмы. Это оборотни.

Станислав спросил, не проводить ли его домой. Клюта отказался. Сам дойдет. Волчата что-то еще покричали, но, довольные захваченным трофеем, кажется потеряли охоту нападать. Возможно, их, охладило появление второго поляка. Сгрудившись у афишной тумбы, они разглядывали растоптанную эмблему. Вредная, но не слишком опасная мелкота. Станислав довел Клюту до перекрестка, и они распрощались. Какое-то время он понаблюдал, как удаляется Клюта по пустынному тротуару — измятый (ночевал в полицайпрезидиуме, разумеется, не раздеваясь), в конфедератке, с которой собственными руками сорвал харцерскую эмблему. Альтенбергу было неловко, что увидал в столь унизительном положении парня, к которому была неравнодушна Кася.

Вскоре он подходил к гостинице «Ломниц». Непрезентабельному четырехэтажному зданию в центре города. Здесь помещалось отделение Союза поляков в Германии, редакция «Польского харцера» и штаб отряда. Для немецких националистов это здание было настоящей костью в горле. Они охотно стерли бы его с лица земли. Впервые Станислава привела сюда мать. Еще маленьким мальчишкой. Чисто одетый, взволнованный новой обстановкой, он разглядывал ораву ровесников, сидевших на корточках прямо на пахнущем свежей мастикой паркете гостиной. «Тут говорят только по-польски, — предупредила мать. — Совсем не так, как в школе. Помни об этом». Затем она вышла, а он остался с ребятами. Было действительно интересно. Играли в разные игры и пели песни, которых он раньше не слышал. Но более всего удивляло, что никто ни единым словом не обмолвился по-немецки. Совсем как дома. Станислав бывал там почти каждый день. Эти ребята пришлись ему по душе. Теперь он бежал вверх по лестнице в ту же самую гостиную. В коридоре столкнулся с Дукелем. Вожатый был огорчен его опозданием.

— Ты что, Сташек? Начальник ждет. Он сегодня вернулся из Берлина. Хочет провести перед сбором короткое совещание.