Сын Валленрода

Через три недели Станислав со своими ребятами возвращался с велопробега, задуманного во время его отсутствия. Что заставило их отправиться в немецкий протекторат Чехии и Моравии — одному богу известно. Может, те, кто не был с ними в Польше, искали какой-то компенсации. Может, после того как было запрещено носить харцерскую форму, они пытались таким образом продемонстрировать свою национальную обособленность. Короче говоря, кто-то высказал идею, и Станислав с жаром за нее ухватился. Но эскапада оказалась на редкость неудачной. Они влипли в дурацкую историю, из которой с трудом удалось выпутаться. Могло кончиться скверно. Особенно для него. А началось со встречи с небольшой группой чешских ребятишек, бредущей жарким утром по песчаному проселку. Теперь-то он их понимал. Знал, почему вопреки резким понуканиям учителя они едва плелись. До деревни оставалось метров триста, и учитель, который не мог оставить ребят одних, подгонял их, как волк стадо овец. Это был немец, вероятно преподаватель немецкого языка, чего Станислав не предусмотрел. На чешской земле, среди чешских детей, он менее всего предполагал встретить немца. Слишком предавался иллюзиям. Между тем это была уже не свободная Чехословакия, а протекторат. Они отправились сюда, наивно надеясь вкусить свободы, вдохнуть ее полной грудью после удручающей атмосферы рейха, где все страшнее свирепствовал фашизм, а он, оказывается, уже и сюда добрался. Между тем детишки прекрасно знали, почему торопит их учитель. Услышав, что сказал им Станислав, погонщик горел желанием побыстрее добраться до телефона. Мелюзга разгадала его тайные намеренья и старалась тянуть время. Сметливые ребятишки хотели помочь ему скрыться. А он ничего не понимал. Шел рядом с ними, держась за руль велосипеда, все пытался завязать разговор и удивлялся их молчаливости. «Почему не поете? Разве чехи не любят петь? Может, вы меня не понимаете?» «Понимаем», — ответили далеко не все и снова умолкли. Тогда подошел учитель. Вероятно, его удивила эта группа из двадцати с лишним велосипедистов, говорящих на чужом языке. «Кто вы такие? Словаки?» Не зная чешского, они не уловили в двух этих фразах немецкого акцента. А ребята смотрели молча и, как он теперь понимал, предостерегающе. Боялись заговорить и только взглядами давали понять, что лучше не вступать в разговоры. А он выпалил, не задумываясь: «Поляки, из Бойтена. Приехали посмотреть, как вам живется. Гитлер — палач. Он хочет вас задушить. Но вы не поддавайтесь. Так, как мы не поддаемся». Учитель пригляделся к нему внимательнее: «Поляки? Из Бойтена». Не верил или хотел лучше запомнить. «Бойтен — это в рейхе, верно?» «В рейхе, — Станислав еще не почувствовал опасности. — Держитесь… Не поддавайтесь фашистским палачам». Учитель ничего не ответил, а они вскочили на велосипеды и, помахав на прощанье детям, поехали дальше. Тут их догнали резкие возгласы учителя. Он торопил, заставлял бежать. А дети еле-еле плелись. Они устали или притворялись. Бесили его своей медлительностью. Странная это была картина. Взрослый полностью пасовал перед ненавидящими его детьми. Первым понял все Клюта. Подъехал к Станиславу и судорожно схватил его за плечо. «Обалдел, что ли, Сташек?! К чему говорить такие вещи? Ведь ты же не знаешь, с кем разговариваешь. Не нравится мне этот чешский учитель. Смотри, как он теперь подгоняет своих учеников. Вдруг заторопился в деревню. Подозрительно…» Станислав сбросил его руку с плеча и попытался отшутиться. Но, оглянувшись, насторожился. Сильнее нажал на педали и подал знак остальным, чтобы поторапливались. Словно финишируя, промчались по деревне и некоторое время петляли по полям, чтобы запутать след. Через два часа почувствовали себя увереннее и выехали на шоссе. Пока их никто не трогал. Посыпались шутки по поводу внезапного бегства. Только Клюта по-прежнему был не в духе. «У тебя язык без костей, Сташек. Тебе это когда-нибудь дорого обойдется. Они слышат лучше, чем тебе кажется». Станислав одернул его. Клюта все чаще впадал в уныние и паниковал. Его настроения передавались другим, что было нежелательно. Раз он так трусит, не должен оставаться в организации. Станислав сказал ему прямо: «Ты боишься, уходи. Дело житейское. Никто тебя не осудит». Клюта был уязвлен. «Я говорю не страха ради, а желая тебе добра. И ты это знаешь. К чему так глупо рисковать…» Желая добра… Станислава порой мутило от его добрых пожеланий. Известно, что за этим кроется. Кася. Клюта все еще ходил за ней по пятам. Захотелось съязвить на этот счет, но тут пришлось остановиться у железнодорожного переезда, мимо которого, громыхая, катил длинный товарный состав. Наконец вереница вагонов пронеслась, и путевой обходчик поднял шлагбаум. И вдруг они увидели по ту сторону переезда патруль жандармерии. Станиславу сделалось не по себе. Харцеры вскочили на велосипеды и переехали полотно железной дороги. Один из жандармов вышел на середину шоссе. «Стоп. Что за группа? Чехи?» — «Нет, немецкие граждане, группа друзей — туристов». Однако при проверке документов было установлено, что немецкие граждане коренными немцами все же не являлись. Для жандармов это имело принципиальное значение и явилось вполне достаточным поводом, чтобы заинтересоваться этой «группой друзей». «Внимание, туристы! Вы задержаны до выяснения. Следуйте за нами». Это уже было скверно. Жандармы уселись на свои мотоциклы и поехали на первой скорости, чтобы велосипедисты могли за ними поспевать. Клюта едва удерживал руль дрожащими руками. «Учитель… — пробормотал он. — Я это сразу почуял…» На сей раз и Станислав присмирел. Беззаботное настроение сменилось унынием. Раскаленный от зноя асфальт прилипал к покрышкам. Зеленые поля словно потускнели. Деревенеющие ноги автоматически крутили педали, в голове царила полнейшая неразбериха. Отказаться от своих слов… Хорошо, а что это даст? Есть свидетель. Учитель. Уж он все выложит, и его показаний будет достаточно. Интересно, куда их доставят. Раз задержала жандармерия, то, пожалуй, не в полицию. В гестапо? Возможно. Черт побери! Если в гестапо — наверняка лагерь! Этого «палача» ему не простят. Оскорбление фюрера… Концентрационный лагерь. Финал велопробега — за колючей проволокой под током! Он уже достаточно наслушался о лагерях, но лишь теперь впервые из призрачного небытия они отчетливо предстали перед глазами. Головной мотоцикл свернул на проселок. Велосипедисты — за ним. Кавалькада покатила напрямик к видневшемуся вдали шоссе. Теперь слева от него простиралось спелое овсяное поле, метелки не выше колен, зато справа, чуть поодаль поблескивало сквозь заросли водное зеркало. Пруд. Круто огибавшая его дорога была обсажена густым терновником. Чтобы не угодить в глубокую колею, велосипедистам пришлось съехать на ровную, утоптанную пешеходами тропу у обочины. Они ехали теперь впритирку к зеленой стене живой изгороди. Мелкие веточки хлестали по лицу. Вот и поворот. Станислав оглянулся. Замыкающего мотоциклиста еще не было видно, а головной уже скрылся за кустами. Самое время. Станислав рванул руль вправо, вломился передним колесом в живую изгородь, которая тут слегка расступалась, соскочил с велосипеда, втащил его поглубже в заросли и припал к земле. Он даже не почувствовал, как острые колючки царапают лицо и руки. Едущий следом Клюта едва не врезался ему в заднее колесо, закачался, угодил в колею, но сохранил равновесие и снова выбрался на тропу. Лежа в зарослях, Станислав видел, как проехали остальные велосипедисты. Никто из них не заметил его исчезновенья. Теперь лишь бы не засек кто-либо из сопровождающих. А мотоцикл приближался, заваливаясь на бок оттого, что дорога шла по склону. Промелькнули глубоко нахлобученные жандармские каски, хмурые, загорелые лица и настороженные, бегающие глаза гончих псов, — двое высоко на седлах, третий — по плечи утонувший в коляске. На мгновение Станислав как будто встретился с ним взглядом. Но это только померещилось. Густая листва надежно его скрывала. Мотоцикл проехал в нескольких шагах от него, оставляя за собой резкий, запах выхлопных газов, и пропал за поворотом. Вскоре они появились на шоссе. Это была грустная картина. Цепочка велосипедистов, влекомая в направлении маячившего на горизонте городка. Он долго смотрел им вслед, дрожа от волнения. Убедившись, что они не вернутся, он оставил велосипед в кустах и спустился ниже, на берег заросшего осокой пруда, окунул в воду разламывающуюся от жары и тяжких мыслей голову. Засаднили царапины. Но самыми тяжелыми оказались часы ожидания поезда на полустанке, куда он добрался полями, опасаясь выезжать на основное шоссе. Три часа томительных раздумий о судьбе задержанных ребят. Порой хотелось снова сесть на велосипед и поехать туда, в городок, от которого он так старался держаться подальше. Все же победил здравый рассудок. Если кому-нибудь припишут его высказывания, он сумеет их опровергнуть.