Сын Валленрода

— Меня не интересует это письмо. Заберите назад. Я ничем не могу помочь Польше, а тем более вам. Не знаю, кто вас прислал сюда, и не интересуюсь этим. Мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее покинули этот дом. Только, пожалуйста, без трагических жестов. И не падайте на стул. Встаньте и немедленно убирайтесь отсюда. Я под домашним арестом, каждую минуту может явиться гестапо, и мне совершенно ни к чему дополнительные осложнения. Вы меня слышите?

Видимо, Дукель сцепился с незнакомцем, так как Станислав уловил пронзительный скрежет стула.

— Вы мне показываете на дверь? — уже трагически вопил незнакомец. — Мне, поляку?! С риском для жизни я пробрался сюда через границу, а вы отказываетесь мне помочь?! Что я говорю — мне, своей родине?! В такую минуту! Польша в смертельной опасности! Неужели это вас совершенно не волнует?! Ну и патриоты! В час тяжелейшего испытания вам безразлична судьба своего народа! Вы хотите его погибели! Готовы бросить на растерзание немецкой солдатне! Польшу, родину! Это трусость! Трусость и предательство! — Голос дрогнул, чужак разрыдался.

Станислав, как и Дукель, испытывавший недоверие к незнакомцу, вдруг заколебался. Ведь этот человек действительно плакал. Правда, вскоре успокоился и, понизив голос, заговорил умоляюще:

— Вы боитесь, я понимаю. Страх убил в вас любовь к отчизне. Вот на что способно гестапо. А воевода Гражинский назвал вас выдающимся сыном польского народа. Не лишайте его последних иллюзий. Если боитесь, назовите кого-нибудь, кто бы мог собрать отряд. Я офицер и готов возглавить ваших людей. Только кто-то должен меня представить харцерам. Передать командование над ними. Мне необходимо установить с ними контакт. Не все же парализованы страхом, как вы. Оружие приготовлено. Завтра его можно получить. Мы ударим с тыла в самую уязвимую точку немецкой обороны. Ради чего же вы работали здесь столько лет? В последний момент предать?! Заверяю вас… Если попаду в лапы гестаповцам, не пророню ни слова, даже если переломают все кости. Умоляю… Выведите меня на связь… Хоть с одним настоящим поляком…

— Организация разбита, нет никаких контактов, — ответил Дукель, и, судя по голосу, волнение его достигло предела. — А списки отряда, которые вас, очевидно, более всего интересуют, давно сожжены. Я говорил об этом в гестапо. Надеюсь, теперь вы отсюда уйдете.

Снова послышалась возня, на сей раз более энергичная. Дукель со всей решимостью взялся за непрошеного гостя. Несколько раз они ударились о дверь. Станислав отпрянул и скрылся за углом коридора. Когда секунду спустя выглянул, Дукель уже вел пришельца к выходу, заломив ему руку назад. Гость почти не сопротивлялся. Запрокидывая голову, на полусогнутых, заплетающихся ногах он плелся, подталкиваемый в спину, и яростно выкрикивал:

— Подлый предатель! Скоро здесь будет Польша! И тебя первым вздернут на фонаре!

Раздались шаги на лестнице, хлопнула дверь, лязгнул засов, и в сумрачном коридоре снова показался Дукель. Он жестикулировал, что-то бормоча. Станислав впервые видел его в таком нервном возбуждении. Дукель стал у порога, взялся за дверную ручку и прислушался. Провожая незнакомца, он обнаружил, что во время этого необычного разговора парадное оставалось открытым, и у него возникло подозрение, не воспользовался ли кто-нибудь этим и не проник ли в опустевшее здание. Ведь он, если не считать сторожа-истопника, был здесь единственным обитателем. Дукель, вслушивающийся в пустоту огромного дома, еще недавно оглашаемого живыми голосами школьников, напоминал жертву кораблекрушения на тонущем судне, с которого волна смыла пассажиров и экипаж, каким-то чудом оставив одного его в живых, но вскоре и он погрузится на дно вместе с разбитым о скалы корпусом. Он хотел было запереться в своей комнате, как вдруг заметил Станислава. Вздрогнул, рванул дверь.

— Кто это?

— Я, Станислав.

— Какой Станислав? Ах… это ты. Что тут делаешь?

— Я пришел…

— Вижу. Я запретил приходить. Чего тут ищешь?

Станислав долго не мог собраться с духом и ответить. Слова готовы были сорваться с языка, но холодный недружелюбный тон Дукеля обескураживал, отбивал охоту говорить с ним. Он даже не решился протянуть ему руку.

— Я был сегодня в Польше, — наконец выпалил Станислав. — То есть на границе. Меня приняли за шпиона, диверсанта и провокатора. Едва не передали в руки немцам. Обложили и прогнали, как собаку.

— На границе? В Польше? Чего ты туда поперся?

Станислав чувствовал, что вот-вот расплачется.

— Я хотел… Франек, я так не могу! Я не пойду в вермахт. Когда начнется война, я надену харцерскую форму, пусть знают, что я поляк, пусть меня сразу застрелят! Знаешь, что мне сказал польский офицер? Что с удовольствием бы меня вздернул. Меня, поляка, повесил бы как фашистского шпиона.

— Это твое личное дело. Я бессилен чем-либо помочь тебе.