Сын Валленрода

Станислав не решился возражать. Молча простился с другом и выскользнул из гимназии. Пройдя несколько шагов вдоль стены, перебежал на другую сторону улицы. Собирался уже свернуть в переулок, как вдруг тишину спящего города разорвал артиллерийский залп. На сером, предрассветном небе засверкали огненные всполохи. Станислав остановился. Канонада не прекращалась. Она гремела, нарастая, как слитный гул сотен барабанов, и ей вторило дребезжание оконных стекол. Повсюду в домах распахивались окна. Возле него грохнулся о тротуар сброшенный кем-то ненароком цветочный горшок. Брызнула земля и черепки. Станислав отскочил в сторону. В оконных проемах появились женские головы в папильотках, мужчины в пижамах и заспанные дети. Все смотрели вверх, в сверкающее огнями небо, что-то взвинченно выкрикивали, звали к окнам тех, кто еще не успел выбраться из постелей. Матери ставили на подоконники хныкающих спросонья ребятишек, что-то объясняли возбужденными голосами: Казалось, эти люди после долгой опустошительной засухи с облегчением приветствовали первую весеннюю грозу. Лишь немногие поглядывали на небо с мрачно озадаченными и встревоженными лицами. Кто-то с высоты пятого этажа, высунувшись почти до пояса, восторженно вопил хриплым голосом: «Der Krieg! Der Krieg! — Война! Война!»

Зловещее возбуждение на какой-то момент передалось и Станиславу. Непрестанный, раскатистый грохот действовал на нервы как звуки неведомой музыки. Тревога и страх сливались с подспудным предчувствием надежды. Ведь буря могла изменить направление. Встречный ветер часто поворачивает грозовые тучи вспять. На миг он представил себе врывающихся на улицы Бытома польских солдат. Но это был только миг. И вот уже болезненно сжалось сердце, невыносимая тяжесть легла на грудь, спазм перехватил горло. Война. Что это значит? Трупы, горы трупов… А что еще? Больше он ничего не смог представить. Гром канонады, треск пулеметов, лязганье танковых гусениц — это все. Остальное — сплошная неизвестность. Куда она хлынет? Куда докатится? Когда и как завершится? Куда загонит его самого, мать, сестру? Кто из них уцелеет, кто погибнет? На эти и десятки иных вопросов не было ответа. А улицу уже запрудила толпа. Штатские, полуштатские, коричневорубашечники… Зарябило в глазах от черных галстуков, нарукавных повязок со свастикой. Женщины, мужчины, молодежь… Толпа росла. Появились вожаки, зазвучали отрывистые команды. Формировалась колонна демонстрантов. Неизвестно откуда появились люди с жердями и топорами. Волокли лестницы. Станислав подумал, что демонстранты намереваются брать штурмом польскую гимназию. И не ошибся. Полетели первые камни. Сиплый голос скомандовал: «Вперед!» — и толпа ринулась к парадному. Кучка подростков в форме гитлерюгенда избрала целью стеклянную доску. С яростью забросала ее камнями. Вскоре от вывески остались только шурупы и дыры в стене. Едва завершили свое дело «камнеметатели», как в атаку рванулись люди со стремянками. Под одобрительные возгласы толпы приставили лестницы к фасаду и принялись отбивать топорами надпись. Буквы падали одна за другой, и всякий раз это вызывало бурю восторга. Женщины и дети подбирали осколки на намять об этом «выдающемся подвиге». Какой-то разгоряченный погромщик схватил Станислава за плечо: «Что стоишь столбом?! Поляков боишься? Они даже не осмеливаются защищаться. Сидят в подвале как крысы. Бери жердь, сейчас высадим дверь!» Станислав стряхнул его руку со своего плеча. Отвяжись, — сказал он. — Там никого нет». Погромщик умолк обескураженный и, полагая, что имеет дело с агентом гестапо, на всякий случай предпочел шмыгнуть в толпу. Однако штурм парадного так и не состоялся. Неожиданно вмешался шуцман, сопровождаемый двумя гестаповцами, и несколько охладил страсти демонстрантов. «Это уже немецкое имущество, — заявил он. — Уничтожать запрещается». Толпа унялась, разочарованно отступила и, не зная, что делать дальше, затянула песню: «Мы Польше нанесем удар смертельный…» Немного погодя люди начали расходиться по домам. Станислав видел еще, как блюститель порядка постучал в дверь гимназии, вызвал Дукеля и приказал ликвидировать следы погрома. Видел, как Франек собирал буквы отбитой надписи, — растерянный, униженный, под градом оскорблений, которыми осыпали его самые неуемные демонстранты.

Между тем взошло солнце, предвещая погожее, жаркое утро, и отголоски артиллерийской канонады утихли. Станислав понял, что это значит. С болью в сердце он минуту вслушивался в приглушенный, замирающий гул. Война отдалялась — покатилась на восток.