Сын Валленрода

Клюта снова бросил взгляд на гестаповцев. Они сидели как манекены, будто их и не было. Вероятно, так было предусмотрено сценарием. Слушали, прикидываясь, что ничего не слышат.

— Я не из гестапо, — сказал Клюта. — Я только выполняю свой гражданский долг.

— А в гитлерюгенде давно?

— Семь лет, — оживился Клюта, довольный тем, что за такое долгое время никому не удалось его раскусить. — Почти с момента вступления в нашу дружину.

— Вступил по заданию?

— Нет. По собственному желанию. Мне очень хотелось попасть в эту дружину. Там было действительно интересно. Но я быстро понял, к чему меня призывает мой долг, и вступил в гитлерюгенд. Не смотри на меня так, ведь кто-нибудь другой на моем месте… Сташек, я, право, не знаю, что бы было. Помнишь историю с чешскими детьми и немецким учителем? Ты сболтнул и удрал. И хорошо, что удрал, но не думай, что меня об этом не спрашивали. Случилось с тобой что-нибудь после этого? Сам знаешь, что ничего. А твой переход через границу… Забиваешь в Польше гол, а потом утверждаешь, что вовсе там не был. И что сказать полиции, если из самих Катовиц передают по радио твою фамилию? Представляешь ли ты, как я тогда выкручивался? Нет, я не говорю, что лгал, — он снова покосился на гестаповцев. — Говорил, как было. Но ведь об одном и том же можно говорить по-разному. И волос не упал с твоей головы, Сташек. И не упадет… Рад тебя видеть. Я сам вызвался поехать за тобой. Разве кто-то другой в подобной ситуации пожелал бы показаться тебе на глаза? Но перед тобой я чист и ни в чем упрекнуть себя не могу. А как я ценю тебя. Мировой вожатый, мировой спортсмен… И благодаря мне у нас тебя тоже ценят.

— Понимаю, — сказал Сташек. — Мразь добросердечная.

На сей раз Клюта запротестовал.

— Пожалуйста, не называй меня так. Я не заслужил… И скажу больше. Из-за нашей дружины я порой терял покой и сон. Всегда мечтал о том, чтобы мы все вместе перешли в гитлерюгенд. Это был бы наилучший выход. Такие ребята, как наши… И не было бы обысков, арестов и прочего… Я надеялся, Сташек, договориться с тобой об этом. Только не хватало смелости. Я не знал, как тебе объяснить, как подойти к тебе. Ты ведь слепой фанатик, к тебе так просто не подъедешь. Но я надеялся, что ты когда-нибудь поймешь… Погоди, не перебивай… Знаю, по ошибался. Ты бы никогда не внял убеждениям. Пока была Польша, ты был от нее как в угаре. Я это понимаю. Поэтому от тебя не отступился. Ведь я сам польского происхождения. Но теперь, Сташек, теперь от Польши действительно остался только угар. Угар развеется, не останется ничего. Нельзя преклоняться перед тем, чего уже нет. Забудь о Польше. Она исчезла бесследно, тебе уже не за что сражаться. Großdeutschland, великая Германия, Сташек, вот великое дело.

— Ты выдал Дукеля?

Клюта вдруг умолк, сообразив, что изъясняется слишком напыщенно.

— Дукеля не было нужды выдавать. Да он и не прятался. И не скрывал, что возглавляет отряд. А сейчас демонстрирует свою враждебность к рейху и фюреру, и ему невозможно помочь. Его не спасти. Сташек, он одинокий человек, ни родных, ни близких, ему опостылела жизнь. Ему некого и нечего терять. Он волен поступать, как ему заблагорассудится. Но ты не должен идти по его стопам.

— Куда вы меня везете?

— В гестапо. Всего-навсего для короткой беседы. Спросят, во-первых, почему уклонялся от призыва в армию, а во-вторых, не хотел бы ты, несмотря на это, стать немецким солдатом. На первый вопрос ответишь, что сам не знаешь почему, а на второй, что переборол страх и, как гражданин третьего рейха, готов служить. Иного выхода нет, Сташек. Ты действительно гражданин третьего рейха. Освобождает от воинской повинности только военный трибунал. Ты скажи так, как я советую. Больше тебя ни о чем не спросят. Получишь справку и явишься на призывной пункт с опозданием, но по уважительной причине. Нигде, и упоминания не останется о том, откуда мы тебя извлекли. Армии нужны смелые люди. Мы прогуляемся еще раз по Франции. С песней на устах, Сташек. Только не сорвись, иначе погубишь себя и всю семью. Идет война, теперь не до шуток. Тебе известно, как я отношусь к твоей сестре. Мне не хотелось бы по-глупому потерять ее, хотя, когда я последний раз заходил к вам, Кася сказала, чтобы я ей на глаза не показывался. Она еще прозреет. Теперь все зависит от тебя, Сташек. Помни, что уже немало семей, относившихся враждебно к немецкому народу, было справедливо наказано, отправлено в концлагеря. А оттуда, говорят, нет возврата.

К гестапо подъехали затемно. Клюта вышел раньше, попрощался с напускной сердечностью под холодными взглядами гестаповцев. Еще раз призвал Станислава воздерживаться от необдуманных шагов, припугнул последствиями и выразил надежду на скорую встречу.