Сын Валленрода

Через несколько дней Кася и мать провожали его на вокзал. День был солнечный, но еще прохладный. Дворники сгребали в городских цветниках прошлогоднюю листву, которой утеплялись на зиму розы, пахло влажной после дождя землей. В воздухе ощущалось приближение весны. Мать судорожно хваталась за его рукав. Кася то и дело заглядывала в лицо, словно желая лучше запомнить брата. Обе беззвучно плакали. Когда он предъявил в кассе повестку о призыве и получил бесплатный билет, мать достала из сумочки фотографию отца и сунула ему в руку.

— Возьми, — сказала она. — Он там погиб, но тебя предостережет в трудный час.

Станислав хорошо знал, что тут не может быть никаких параллелей, однако, уважая ее право на иллюзии, принял этот жест с надлежащим трепетом. Спрятал фотографию в бумажник и поцеловал мать в лоб. Она заплакала в голос. Поезд уже стоял у платформы. Шла посадка. Множество новобранцев отбывало вместе с ним в том же самом направлении. Немецкие семьи тоже прощались со своими отпрысками. Кое-где слышался женский плач и суровые наказы отцов, чуждых телячьих нежностей, желающих своим сынкам всегда быть мужественными. Повсюду слышалось «Хайль», кто-то упоминал фатерлянд, провозглашались здравицы в честь Гитлера и угрозы по адресу французов. Гомон голосов сливался с тяжелым сопением паровоза. Мать просила писать почаще, а Кася беспокоилась, как бы не раскрошился кекс, который она испекла и положила ему в котомку. При этом сама понимала нелепость своих слов, а он их почти не слышал.

Станислав обнял мать и сестру.

— К чему эти слезы, мама? Война долго не протянется. У французов мощнейшие укрепления. Немцы поломают себе зубы и угомонятся. Подпишут мирный договор, и делу конец.

— Дай-то бог, Сташек, дай-то бог. Лишь бы ты только домой вернулся. Помни, ты должен вернуться… И… — тут она понизила голос, — не убий, Сташек. Помни, никого не убивай, ни единого человека…

Он утвердительно кивнул, зная, что это для него непреложно как десять заповедей. Приближалась минута отъезда. Немецкая речь зазвучала громче. «По вагонам. Отправление!» Мать бросилась ему на шею, он почувствовал ее слезы на своих щеках, потом слезы сестры, холодные от ветра, горькие, и сам чуть не расплакался. Вырвался из объятий и вскочил на подножку вагона. Поезд тронулся. Толпа дрогнула и медленно потекла вслед за покатившимися вагонами. Сквозь многоголосый гомон и невообразимую мешанину восклицаний, исполненных подлинного отчаяния и высокопарных трескучих лозунгов, пробивались два голоса — матери и Каси, — кричавших по-польски:

— Возвращайся, Сташек, возвращайся! И помни… ни единого человека!

V

Каптенармус наметанным глазом точно определил его размер.