Сын Валленрода

Со строевых занятий Станислав вернулся совершенно выдохшийся и подавленный. Даже говорить не хотелось с новым знакомым. Сразу же после отбоя разделся и, еле живой, бросился на койку. Но уснуть не мог. Все еще слышал вопли унтеров, видел их багровые, озлобленные лица, заново переживал оскорбления. «По какому праву? — повторял он мысленно. — По какому праву?» Ночью ему снился страшный сон. Он решился на побег. То ли в Польше, то ли во Франции. В полученном вчера снаряжении бежал по полю, где недавно отгремела битва. И громко кричал, что он поляк и не желает воевать за фюрера. Никто его не слышал, никто не отвечал. Поле было завалено убитыми людьми и лошадьми. Это был глас вопиющего в пустыне. Вдруг он оступился в огромную воронку. На дне этой глубокой ямы, вырытой в песке бомбой, теплился костер, возле которого сидела кучка французских и польских солдат. Увидав его, они вскинули винтовки. Он хотел выкрикнуть то, что кричал минуту назад, но не смог издать ни звука. Последним усилием выхватил из-за пазухи две ленточки — белую и красную. Стволы винтовок отпрянули. Спустившись еще на несколько шагов, он сказал: я поляк. Один из сидящих рассмеялся. Встал и вырвал у него из рук ленточки. И тут Станислав узнал в нем офицера с польско-немецкой границы. Того самого, который принял его за диверсанта и велел отвести к немцам. Солдаты снова направили на него винтовки. Лишь один сидел неподвижно, положив винтовку на колени и опираясь о нее локтями. Это был отец. Он смотрел на Станислава, словно не узнавал его. «Отец! — воскликнул он. — Отец! Скажи им, что я поляк!» Подбежал к нему, схватил за плечи и хотел встряхнуть. Но отец выскользнул из рук и опрокинулся навзничь. Он был мертв.

Проснулся Станислав от удара в спину. Это Пеля, свесившись с верхней койки, ткнул его кулаком.

— Не вопи… Проснись… Успокойся.

— Что он кричит? — полюбопытствовал сосед с другой койки.

— Что-то насчет войны, — уклончиво ответил Пеля.

— Война необходима… Для блага немецкого народа, — назидательно изрек сосед.

— Возможно, — сказал Пеля. — Но ему снилось, что французы нам врезали.

Сосед, сбитый с толку, умолк и повернулся на другой бок. Станислав увидел, как сквозь туман, свесившегося с верхней койки Пелю, немца, натянувшего на голову одеяло, табуретки с аккуратно сложенным обмундированием, подкованные сапоги, выстроившиеся рядком, сплющенные пилотки о немецкими орлами и, желая побыстрее отдалиться от этой картины, являвшейся как бы продолжением сна, снова закрыл глаза.

Первую неделю занятия проводились исключительно на казарменном плацу. Ходили и бегали с полной боевой выкладкой, собирали, разбирали и чистили оружие, овладевали искусством шагистики, и за любую ошибку — пробежка в противогазе. После такой пробежки глаза наливаются кровью, волосы слипаются от пота, жжет в груди и деревенеют от кислородного голодания конечности. К брани уже привыкли. Ругали их за все: за нехватку шипа в подошве, за недобритый волосок на подбородке, за колики в животе от казенного супа или за то, что споткнулся в строю. Но не это было самым скверным. Хуже всего была гнетущая тишина. Война шла уже более полугода, а из сообщений с фронта явствовало, что там, собственно, ничего не происходит. Что делают французы и англичане? Почему не наступают? Для того ли они объявляли войну, чтобы сидеть сложа руки? Ни Станислав, ни его новый друг не могли ответить себе на этот вопрос.

Через неделю они получили первую увольнительную. Впервые очутились в военной форме на улицах городка. Выход этот ничем не напоминал воскресных прогулок в родном краю: не встречались здесь ни прифрантившиеся по-праздничному семейства, которые прохаживаются неторопливым, степенным шагом, ни детские коляски с заботливо склоняющимися над ними матерями, ни влюбленные пары, которые проплывают в многозначительном молчании — голова к голове, рука в руке. Здешние прохожие топали по тротуарам подкованными подметками, слышались грубоватые мужские голоса, утробный гогот и плоские остроты. Даже девушки проходили твердым, отработанным на строевых занятиях шагом, в пилотках, сдвинутых набекрень, затянутые в мундиры, связистки или медперсонал. Никто никому не кланялся, не спрашивал о здоровье, только рьяно козыряли старшим по званию, заботясь о том, чтобы приветствие вполне соответствовало уставным требованиям и приветствуемый не устроил приветствующему головомойку за какое-либо мелкое отклонение от правил. И только деревья на улицах не изменяли своих извечных привычек. Как всегда весной, пригревшись на солнышке, цвели, благоухали и выпускали из липких почек веретенообразные трубочки листьев. Когда друзья очутились на рыночной площади, в окружении старых домов, сотрясаемых потоком тяжелой военной техники, Пеля предложил заглянуть в ближайший кабачок.

— Выпьем за то, чтобы черт побрал мундиры, которые нам пришлось надеть. Надеюсь, ты не против?

— Что за вопрос…