Сын Валленрода

Они шли в направлении города, крепко держась за руки. Ну прямо влюбленная парочка. А вокруг гудела военная техника, стучали кованые сапоги, звучали воинственные песни, — и весь этот многоголосый шум, вся зловещая спешка нацелены были на овладение в совершенстве искусством убивать, а они с Касей казались персонажами какого-то идиллического фильма. Дома утопали в отцветающих вишневых садах. Пахло нагретой солнцем землей, свежим сеном. Весна сорокового года была погожей и жаркой. Природа проснулась рано. Только не было слышно пения птиц. Их распугал бой барабанов, посвист полковых флейт, гул моторов, лязг стальных гусениц, зычные команды, ружейная пальба, взрывы петард и боевых гранат. По дороге они зашли в лавочку выпить лимонада. Утолив жажду, побыстрее оттуда ретировались, так как толпившаяся у прилавка солдатня немедленно начала приставать к «очаровательной фрейлейн». Никогда еще его так не раздражали мужчины, заигрывавшие с сестрой. Она пыталась рассказать ему о житье-бытье в Бойтене. О том, кто еще мобилизован в армию, кого отправили в концлагерь, и о том, чего она еще ему не говорила, — как громилы Богуты разыскивали его, когда он скрывался, и грозились прикончить, а теперь почти поголовно служат в гестапо, держатся еще заносчивее, всех бросает в дрожь, когда, получив увольнительную, они появляются в городе. Но Станислав не желал этого слышать. Его интересовали только вести из дома. С радостью узнал, что мать после длительного перерыва снова получила работу и что Кася не жалуется на своего хозяина, который после отъезда Станислава даже несколько раз приходил утешать ее. Старый, порядочный немец. Вслух хвалил Гитлера, но качал при этом головой, словно желая сказать, что не все одобряет, а однажды у него даже вырвалось, что фюрер, мол, не вечен… Дома все нормально… Это самое важное. И этим они обязаны ему, его правильному решению. Станислава бросало в дрожь от одной мысли, что все могло быть иначе, что мать и сестра могли томиться в концлагере, стать жертвами «стихийного» гнева немецкой общественности в лице Богуты и ему подобных. Он крепче прижал ее к себе.

— Ты приехала вовремя. Через неделю-другую нас тут, вероятно, не будет…

— Отправят на фронт? — спросила с тревогой Кася.

— А куда же еще? Не думай об этом и не бойся. Не пропаду. Они тут все уверены в победе. Но это еще бабушка надвое сказала. Франция и Англия… Гитлеру не сладить с двумя такими державами. Немцы ослеплены, а я найду какую-нибудь лазейку. Ведь не раз переходил границу, перейду и через линию фронта.

— Я боюсь за тебя, Сташек. Ты горячая голова. Выучи хотя бы несколько французских слов. Надо бы прислать тебе словарь.

Станислав грустно улыбнулся.

— Самые необходимые слова я уже знаю. Ne tirez pas. Je suis Polonais.

— Что это значит?

— Не стреляйте. Я поляк.

— Я боюсь за тебя, — повторила Кася. — Не знаю, как у тебя получится. Не знаю даже, возможно ли такое. Но желаю тебе удачи. Только… — в ее глазах мелькнул испуг. — Как потом известишь нас? Как мы узнаем, что ты остался жив?

Он беспомощно развел руками.

— Не знаю. Вы должны верить.

Кася смотрела на него с болью, словно хотела сказать, что жестоко оставлять их в неведении в тот момент, когда он будет подвергаться величайшей опасности. Ведь они не смогут глаз сомкнуть в предчувствии беды, и некому будет разубеждать их, что ничего страшного не случилось. Кася поняла вдруг, что однажды брат бесследно исчезнет и нет такой силы, которая могла бы это предотвратить. Губы и подбородок у нее задрожали, на глазах выступили слезы. Она горько расплакалась.

Приближался час отъезда. Станислав проводил сестру на станцию. Чем ближе минута расставания, тем труднее говорить. Они молча прохаживались по перрону в ожидании поезда. Когда состав прибыл, Кася бросилась на шею брату. С трудом он освободился от ее объятий и почти силой заставил сесть в вагон. Поезд тронулся. Станислав пошел рядом, ускоряя шаг. Кася стояла в открытом окне, не в силах даже махнуть ему рукой.

— Маме ничего не говори! — крикнул он. — Скажешь, когда будет нужно.

Она кивнула головой и высунула из окна руку, чтобы он мог дольше ее видеть. Но поезд вскоре исчез за насыпью. Станиславом овладели мрачные мысли. Он не мог отделаться от предчувствия, что видел сестру в последний раз.