По вечерам к ним заглядывал Леру. Однажды принес любопытные новости. Крестьянин, у которого он стоял на квартире, рассказал ему, что в сентябре тридцать девятого года соседнюю деревню занимали французы. И пробыли там с неделю. Это всего несколько километров отсюда. Французы в рейхе! Вошли как нож в масло. А немецкая печать об этом ни словом не упомянула. Беженцы, тамошние жители, рассказывали о громадных французских танках и значительных силах пехоты. Французы запросто вышвырнули немцев из деревни. Говорят, была паника. Жаль, что он этого не видел. Потом беженцам велели возвращаться. Французы сами отступили. Почему? Леру развел руками. Стратегия. Нет, это непостижимо. Какая стратегия? Почему не продвигались дальше? Почему не пошли на Берлин? Ведь главные немецкие силы были связаны тогда в Польше. Почему не воспользовались удобным моментом? Не знаю, отвечал Леру. Знаю только, что тогда был отрезан весь немецкий выступ. От Spicheren до Горнбаха. Французы полностью выпрямили линию фронта. А почему отступили, не знаю. Стратегия. Нет. Станислав не мог примириться с этой мыслью. Польша тогда крайне нуждалась в помощи. Ему решительно не нравилась такая стратегия. «Что мы, рядовые, в этом понимаем?» — успокаивал его Пеля. Но никакие аргументы его не убеждали. В ту же ночь — боевая тревога. Разбудил их пронзительный вой сирены. Они бросились с чердака в щели, специально выкопанные за амбаром. Едва смолкла сирена, загремела зенитная артиллерия. Скрещивались лучи прожекторов, скользя по черному небу, в котором тяжело стонали бомбардировщики. Когда Станислав из любопытства высунулся наружу, фельдфебель злобно на него прикрикнул: «У тебя только одна голова, растяпа!» Он пригнулся на дне щели в ожидании первой порции бомб. Между тем неприятельские самолеты надсадно гудели над щелью. Близость их до того взвинчивала нервы, что казалось, вопреки темноте летчик видел их как на ладони и смертоносный груз, который вот-вот на них обрушит, не пролетит мимо цели. Станислав мог поклясться, что слышит, как кто-то рядом шептал молитву.