Сын ведьмы

Пещера оставалась темной, несмотря на сероватый свет, проникавший через далекий пролом в сводах. Такой далекий и едва светящийся… Добрыня смотрел на него и думал о том, как бы ему хотелось оказаться там, выше этой каменной глубины, там, где есть небо, пускай и затянутое вечными тучами этого неведомого края. Ведь даже в этом краю разлиты широкие озера, в которых водится рыба, есть леса, где можно охотиться, есть просто вольный воздух, земли, дали дальние… И где-то там, за многие и многие поприща90, есть Русь, где он, Добрыня, был совсем другим человеком – взвешенным, рассудительным, знающим свое дело, имеющим свою цель. Здесь же, в этой подземной ловушке – ловушке, куда он сам с охотой пошел, – он стал кем-то иным. Словно в нем пробудилась некая яростная сущность его характера, о которой он раньше не знал: он стал рваться к намеченному, ни о чем не думая, ни о ком не заботясь, проявляя готовность рискнуть всем и всеми.

Посадник оглянулся на своих спутников. Они спали. Спали прямо на камнях под стеной, убаюканные едва слышным плеском воды в подземном озере, утомленные тем напряжением, какое пережили несколько часов назад. Добрыне казалось, что и он уснул в какой-то миг, но нет же, вот он сидит, смотрит на расселину вверху, мечтает о вольном свете. Ибо тут, в подземелье, он чужак. Он тут добыча или жертва Бессмертному властелину, который, возможно, нашлет на них что угодно, если пожелает.

Но пока было тихо. Сава и Даа спали, накрывшись меховой накидкой, Малфрида, занавесившись растрепанными волосами, тоже долгое время пробыла неподвижной, сидела, прислонившись к скале. Когда они спускались в пещеру, она тщательно заплела свои длинные волосы, но они были под стать ее чародейству – живые, неспокойные, как будто охраняющие хозяйку от всего, что находилось вовне, – и сейчас вновь стали шевелиться, волновались, словно завитки мрака.

– Ты слышишь что-то странное, Малфрида? – негромко спросил Добрыня, заметив, что она чуть подняла голову и прислушалась.

– В том-то и дело, что не слышу, – отозвалась она. – Там, откуда должен долетать грохот, я имею в виду пещерные мастерские чакли, сейчас тихо.

– Но разве мы не удалились от них достаточно, чтобы не слышать?

– Мы недалеко. Смотри, вода из этого озера течет по склону и дальше в их мастерские, где они используют ее для своей работы. Но сейчас она туда не попадает. Понимаешь почему?

Добрыня догадался: поток воды из озера был перегорожен навалами размокшей глины, оставшейся после падения в воду тех стражей, что погнались за Савой и Даа. Еще немало их свалилось в озеро после ухода кромешника. Ибо, как только его не стало, глиняные сразу перестали двигаться, постепенно оседали, валились сырыми глыбами в воду, образуя нечто вроде плотины.

– Выходит, в пещере остановилась работа этих мастеров? – сообразил Добрыня. И усмехнулся: – Кощея это не порадует.

Но особого дела посаднику до этих чакли сейчас не было. По крайней мере, он не станет возвращаться и вызнавать, что там и как. Сейчас им всем надо немного отдохнуть и двигаться дальше. Ибо иначе они уже не выберутся.

Все это надо бы обмозговать. Как они, без оружия, смогут идти дальше? Где искать этот заветный меч-кладенец? Добрыня по привычке хотел взять травинку или веточку, чтобы пожевать, как поступал, когда погружался в размышления, но только махнул рукой. Здесь все другое. Надо отвыкать от прежних повадок.

Как отвыкать? Прожил всю жизнь, а теперь надо меняться? Добрыня не хотел этого. Он, как и все мужи от сотворения мира, верил в свою силу. Ведь даже последний побирушка, как бы ни побила его судьба, уверен, что он особенный, вот только немного поднапряжется – и о-го-го! Добрыня же чувствовал в себе уверенность и силу еще и потому, что многого добился на жизненном пути. Но сейчас он чувствовал только растерянность. Все вокруг было непривычным, и это злило его. Отсюда и осознание, что без матери он здесь мало чего добьется. Стыд-то какой! Словно дитя…

– Давай-ка ты расскажешь о том, что может ожидать нас в пещере, – попросил Добрыня.

Он смотрел на нее из-под обода блестящего шлема, потом подсел, коснулся ее плеча. И вздрогнул – такая она была холодная.

– Замерзла никак?

В подземелье вообще было не так уж холодно, однако ведьма словно сама холодом исходила – даже камень, на котором сидела, инеем покрылся. И, видя недоуменный взгляд Добрыни, Малфрида лишь печально усмехнулась.

– Пустое. Со мной часто такое после колдовства. Ну, как у обычных людей пот выступает, так от чародеев исходит холод после волшебных усилий.

Добрыня вспомнил: еще в детстве, когда мать возвращалась после долгих отлучек, от нее веяло таким холодом, что даже на кладке бревенчатой стены появлялся светлый налет изморози. Но привычному к чародейству матери Добрыне это казалось обыденным. И вот теперь…

– Силе тоже порой надо получить откат, чтобы потом снова вернуться, – пояснила она. – Изморозь – это усталость после чар.

И отодвинулась от Добрыни. Казалось, что не хочет ни говорить, ни общаться с ним. Но он не оставлял ее в покое.