Сын ведьмы

Малфрида смотрела в ту сторону и все думала: неужели Мокей пощадил сына? Как далеко он теперь ушел? Вернется ли, чтобы по приказу Темного властелина докончить начатое? Или не вернется? Раз уже ослушался его по собственной воле… по ее просьбе… Ведьму до сих пор это поражало. Ей было неведомо, что чувствует или способен чувствовать тот, кто принят за Кромку. Однако знала, что любой кромешник понимает – если исчезнет то, что держит его в миру, он уйдет за Кромку навечно, безвозвратно. Может, это и остановило Мокея? Как бы Малфрида к нему ни относилась, она помнила, что Мокей всегда был разумным. Даже когда делал подлости. Не мудрено, что при жизни он из простого селянина смог так подняться у древлян, что почти правил ими.

– Зачем все-таки ты его оживила? – отвлек ее от размышлений глухой голос Добрыни.

Он уже задавал ей этот вопрос, но тогда без особого интереса. Теперь же смотрел на мать и ждал ответа.

Что тут скажешь?

– Я не знаю. Но тогда было столько крови… Хотелось хоть как-то исправить сотворенное зло. А Мокей… он все же любил меня когда-то.

– Любил… Разве так любят?

И подумал о Забаве. Ему хотелось спасти и защитить ее, даже если потом синеглазка уйдет к ее милому Саве. Добрыня согласен был на это, только бы она жила!

– Ладно, – хлопнул он себя по коленям. – Передохнули и будет. Надо поднимать парней и готовиться. Хотя как тут приготовишься?

Однако перекусить им все же не мешало. Вот и ели сухари – дивная роскошь из прошлой славянской жизни, – жевали горсти овса, заедали все это тонко нарезанными ломтиками местной вяленой оленины. Ну а запивали водой из озера, пусть и мутной, с неприятным привкусом мокрой глины. Надо же, они с этой глиной теперь заглатывали тех, кто пытался недавно их самих погубить! Спятить можно, как подумаешь. Но задумываться особо не стоит. Лучше отвлечься. И Сава после еды принялся негромко напевать псалом, потом склонился, сложил руки, читая молитву. Шаман Даа опять пристроился рядом, слушал, пытался повторять, ободренный улыбкой сильного тайа. Добрыня тоже к ним присоединился – душа вдруг попросила. И он лишь искоса поглядывал на Малфриду: она отошла, но вроде не злилась, не мешала им. Добрыня невольно усмехнулся: что, чародейка, привыкаешь к молящимся? Хорошо. А может, уже заметила, что, когда молятся, все эти шепчущие и скрежещущие в темноте звуки замирают?

Она и впрямь замечала, как и то, что стоит лишь отойти – и пещера полнится звуками. Но, главное, опять возникает в голове этот постоянный негромкий призыв: иди, иди, я жду тебя. Он не умолкал и всегда сопровождал ее, будто шорох сухой опадающей листвы. Малфрида давно перестала обращать на него внимание, даже не огрызалась уже. Кощей сам должен понимать: раз она тут, то скоро явится. А ведь как не хотелось! Одна надежда, что Добрыня на такое дело бездумно не пойдет. Ведь у таких, как ее сын, многое получается! От этих мыслей хорошо стало на душе, новые силы пробудились. И чародейские, и просто людские: надеяться на повзрослевшего сына, решительного и смелого, так славно!

– Ты уже не ворчишь, что Сава созвал нас? – услышала она голос подошедшего Добрыни. Он почему-то посмеивался. – Надо же, я сейчас произнес «нас», понимая, что и шамана юного Сава к вере своей расположил. Есть у нашего красавчика этот дар – привлекать людей. Вот только ты с нашей верой не желаешь считаться.

– С ней даже Бессмертный считается, – заметила Малфрида. – Вот и не злюсь, потому что ваше христианство мешает Кощею следить за вами.

– Я уже понял, – кивнул Добрыня. – Ну а когда не молимся? Это Сава верит, что одной молитвы на все дела хватит. Я же считаю, что доброе дело надо делать самому, хотя и с упованием на Всевышнего.

– Ох, не хочу я об этом говорить! Нашел место, где проповедовать, – передернула плечами ведьма.

Но Добрыня все же удержал ее, спрашивал: если крест мешает Кощею их рассмотреть, то тут, в своей пещере, может ли он их слышать? Разобрал с их слов, куда и зачем идут? Ну, про… Сейчас Добрыня даже не решался произнесли это слово – «кладенец».

Она подумала немного и чуть коснулась рукой груди сына, скрытой под переливающейся кольчугой. И тут же отдернула руку. Посадник понял: на крест указывает.

– Вот этот оберег и ограждает все, что с вами связано, от Темного.

– А если и ты крест наденешь? Сава – он посвященный, может освятить крестик.

– Ну и сказал! – хохотнула Малфрида. – Может, посоветуешь лишиться моих чар ради вашего креста?

Добрыне стало грустно. Произнес, не поднимая головы:

– Понимаю, на какое опасное дело тебя подвигнул. И клянусь своей душой, что я, если бы мог, сам бы пошел дальше. Однако понимаю – без тебя мне тут бродить бесполезно. Увы, я как будто рожден, чтобы всегда вторым быть: и при Владимире, и при тебе. Но поверь, матушка, если мне помогают, я готов превзойти себя!

Малфрида невольно прижала руки к груди. Добрыня впервые назвал ее матушкой! И так хорошо от этого сделалось! Она даже засмеялась легко:

– Вот-вот, помни, что я матушка твоя. И слушай во всем… сыночек!