Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

— Куда? — по-английски спросил Руперт.

— Это единственный человек в Советском Союзе, который ничего о вас не слышал, — с раздражением бросила Нина.

— Куда он хочет меня вести? — переспросил Руперт.

— В отделение милиции.

— Только этого недоставало! — рассердился Руперт. — Если здесь нельзя находиться иностранцам, давайте уедем из города, и дело с концом.

Нина перевела это милиционеру, но тот лишь надвинул фуражку ниже на лоб и произнес фразу, начинавшуюся решительным «Нет!» Господину Ройсу придется проследовать с ним в отделение, настаивал он.

— Но я только сегодня утром говорила с секретарем горкома партии, — убеждала его Нина.

— Закон есть закон, — твердо произнес милиционер, не спуская глаз с Руперта. Он успел вызвать синюю милицейскую машину, которая остановилась около них. — Вам придется поехать со мной, — снова повторил он Руперту.

— Федор Николаевич! — позвала Нина. — Скажите ему, пожалуйста…

— Что я могу ему сказать, если он такой темный, — равнодушно откликнулся Федор. — Поезжайте с ним, — посоветовал он Руперту, — а я найду секретаря горкома и улажу это недоразумение.

— Мне не очень-то хочется садиться в милицейскую машину, — возразил Руперт. — Если мне нельзя быть в Севастополе, почему он, по крайней мере, не даст нам уехать?

— Так обходиться с гостем! — возмутилась Нина.

Милиционер потерял терпение. До сих пор он не обращал на Нину внимания. Но сейчас вдруг он напустился на нее и заявил, что предложит и ей поехать в участок, если она будет вмешиваться не в свое дело.

— Ну ладно, — разобрав, что он говорит, согласился Руперт. — Везите меня куда хотите.

Он сел в синюю «победу». Нина села следом за ним, милиционер устроился рядом с водителем; машина тронулась. Федор пошел по улице вразвалку, не оборачиваясь, и эта его неторопливость показалась Руперту чрезвычайно подозрительной. Если бы Федор хотел действовать, он пустился бы бегом.

Синяя «победа» поднялась в гору и остановилась в чистеньком переулке. Они вошли в подъезд. Несколько ступенек вели в помещение, которое, как подумал Руперт, походило на все полицейские участки на свете: голый пол, пустые столы, все так безлико, будто ни один человек никогда не заглядывал в эти комнаты. Милиционер провел их в кабинет, где стояли стол и два стула.

— Гражданка, — обратился он к Нине, — пройдемте со мной.

До сих пор Руперт не испытывал особой тревоги, но, прождав один в этой комнате с четверть часа, он стал нервничать. Он уже хотел открыть дверь, но тут в кабинет вошел другой милиционер; сняв фуражку, он положил ее на стол и предложил Руперту папиросу, от которой тот отказался.

— Вы говорите по-русски? — спросил милиционер.

Он был молод, подтянут, на его высоких сапогах не было ни пылинки. Судя по звездочкам на погонах, это был офицер.

— Я говорю плохо, — ответил Руперт. — Где мадам Водопьянова?

— С ней ничего не случилось, — отозвался офицер. — Как вы оказались в Севастополе?

— Я у вас гость, узнайте у моих русских друзей, — проговорил Руперт.

Он спрашивал себя, почему они не задержали заодно и Федора. Почему они отпустили его с такой легкостью?

— Вы сразу пошли в Херсонесский музей?

Молодой офицер курил папиросу, не спуская глаз со своей жертвы. Руперт решил, что и этот милиционер, по-видимому, ничего о нем не знает.

— Встаньте, пожалуйста, — попросил тот. Руперт нехотя поднялся. Он сидел на своем путеводителе, и офицер, наклонившись вперед, спросил: — Что это за книга, мистер Ройс?

«Значит, он знает, кто я!» Не дотрагиваясь до книги, Руперт ответил, что это путеводитель.

— Позвольте взглянуть.

Руперт взял со стула книгу и впервые почувствовал, какая страшная ему грозит опасность. Он исписал несколько страниц ручкой Колмена. На память ему приходили отдельные фразы: «Подходы к Севастополю не охраняются. На холмах нет никаких признаков оборонительных сооружений. Балаклава — закрытый город»…

Все это были довольно невинные наблюдения, предназначенные скорее для Лилла, чем для Колмена. Но любое исследование, которому подвергла бы книгу опытная контрразведка, должно было обнаружить, что он вел в ней записи симпатическими чернилами. Это уже подразумевало самое худшее. Неужели одного такого факта достаточно, чтобы его осудить?

Он почувствовал сильное искушение спрятать ручку, которая торчала у него из кармана рубашки, но удержался и решил не поддаваться панике. Слишком многое было сейчас поставлено на карту.

— На английском, — сказал офицер, перелистывая книгу. Он довольно сносно прочитал английский текст под рисунком — «Дети купаются в море под наблюдением врача. Евпатория».

Если бы он посмотрел страницы на свет, он безусловно заметил бы следы записей, хотя Руперт и старался писать без нажима. Какая глупая, ребяческая выдумка! Неужели такими идиотскими фокусами можно решать судьбы мира?

— В Евпатории, рядом с товарной станцией, стоит памятник русским солдатам, которые сражались против англичан и французов в восемьсот пятьдесят четвертом году. Это очень старый город, — произнес офицер. — Вы туда поедете?

— Не знаю, — ответил Руперт.