Сыночкина игрушка

Полицейский крякнул и неопределённо поводил рукой в воздухе. Он и сам толком не знал, по делу зашёл или просто проведать. Поначалу он планировал рассказать им о работе волонтёров, которых проведывал несколько раз в течение дня, но отказался от этой идеи. Ведь тогда пришлось бы рассказывать и о том, что случилось с городским сумасшедшим. А Марина, как он знал, чудаковатого старика недолюбливала.

— Узнать, может, чем помочь вам смогу?.. — неуверенно пробормотал он.

Марина раскрыла рот, чтобы ответить, наверняка что-нибудь неприятное, но её опередила Светлана:

— Можете… — прошептала она. — Дочку мою найдите, чтобы всё нормально стало…

Крупная слеза повисла на концах Светиных ресниц, качнулась, и с тихим стуком упала на стол. Участковый подхватил фуражку и поднялся. Он хотел было ответить заученную фразу, что они с волонтёрами делают всё возможное, но лишь поперхнулся ею. Кивнув на прощание, он молча шагнул к выходу.

37.

Выйдя на улицу, Валентин Георгиевич поёжился, словно только что побывал на морозе. По долгу службы ему не раз приходилось общаться с семьями пропавших людей, но обычно у него не возникало такого тягостного чувства. Беды сплачивают людей, забываются дрязги и конфликты. Но между сёстрами, видимо, пролегла слишком глубокая пропасть, через которую даже пропажа родственника мосты навести не способна. Находясь в тесной кухне, он буквально кожей чувствовал тоску и дискомфорт.

— Да уж… — невесело хихикнул участковый. — Девочка для них важнее была, чем…

Важнее, чем что, он так и не придумал. Занятый невесёлыми мыслями, полицейский брёл по кривой улочке, с двух сторон стиснутой заборами, над которыми виднелись пышные шапки бузины и сирени. Солнце клонилось к закату, жара медленно спадала, уступая место прохладе и свежести. Скоро зажгутся фонари, примерно каждый третий, и большая часть городка погрузится в непроглядную сельскую тьму. Полицейский представил, какая темень по ночам стоит в лесу, где кроны деревьев заслоняют звёзды, и почувствовал пронзительную грусть. Девочка там совсем одна, каково-то ей? О чём она думает, если каким-то чудом сумела продержаться в глухой чаще больше суток без еды и воды? И, что куда важнее, к чему она вернётся, если её найдут волонтёры? Представить её родню любящей и заботливой, радостно суетящейся вокруг чудом спасённой девчонки, у него никак не выходило…

Валентин Георгиевич шагал, не осмысляя дорогу, и доверившись своим инстинктам в выборе пути. Как и любой полицейский, даже занимающий такую неблагодарную должность, никак не связанную с оперативной работой, он обладал развитой интуицией, которую его коллеги называли между собой «чуйкой». Возможно, именно эту чутьё, свойственное хищникам и охотничьим псам, и привело его к низкому старому дому за забором из ржавой сетки-рабицы.

Осознав, где находится, участковый замедлил шаги и остановился так, чтобы его не особенно было заметно с участка. Он ещё не до конца решил, доверяет ли мрачным пророчествам и надуманным обвинениям дядьки Митяя. Но неопрятный толстяк Андрей Семёнович, и в этом полицейский старался оставаться честным перед самим собой, вызывал у него смутные подозрения. Не связанные напрямую с Катей, нет. Но этот мужик, на первый взгляд такой простой и ухватистый, хотя и угрюмый, вызывал у него смутное беспокойство. С бывшим охотником явно творилось что-то неладное, и это не касалось одних только регулярных избиений умственно отсталого сына. Глядя через забор на то, как Андрей Семёнович копается под капотом машины, Валентин Георгиевич внезапно ясно представил себе, как тот такими же движениями ковыряется во внутренностях трупа, лежащего перед ним с распоротым животом.

Торопливо тряхнув головой, участковый поправил фуражку и направился дальше по улочке, намереваясь дома выпить рюмку водки и лечь спать. Ему пришлось много ходить пешком в последнее время, и ноги, натёртые неудобными туфлями, нещадно ныли.

38.

Дядька Митяй, лежавший в это время на больничной койке, мелко задрожал и крепко стиснул в руках одеяло. Его оставили в палате до следующего утра, но в целом состояние старика не вызывало у врачей опасений. Перегрелся, говорили они. Переутомился.

Но дядька Митяй знал, что дело далеко не в этом. Едва только время перевалило за девять часов вечера, и раскалённый солнечный диск стал клониться к горизонту, как на него снова стало волнами накатывать болезненное состояние предчувствия. Кончики пальцев занемели, а в груди родилась тянущая боль. Гнойник, невидимый, но вполне ощутимый сгусток зла, снова пульсировал. Это означало, что сегодняшний вечер снова принесёт страдания.

Старый сумасшедший смотрел на то, как стены палаты медленно багровеют в прощальном солнечном свете, словно сквозь облепившуюся краску проступает кровь. Он хотел верить, что смог бы помочь избежать зла, будь он хотя бы немного моложе, но в то же время осознавал, что это не так. Он мог быть сколь угодно юн и силён — зло всё равно свершилось бы. И от этого Дмитрий Юрьевич невыразимо тосковал, злясь на самого себя.

39.