Сыночкина игрушка

Его голос казался лишённым интонаций, и девушка даже не сразу поняла, что он озвучивал вопросы. Мужчина дышал редко, но глубоко и шумно, со свистом выдыхая воздух из широко раздувавшихся ноздрей. Глаза маньяка потеряли цвет, а зрачки сузились, как у наркомана. Да он и являлся наркоманом. От пассивного издевательства над девушкой мучитель перешёл к активным — и получал дозу любимого вещества. Ощущение тотальной, безграничной власти над пленницей пьянило, заставляло сердце мужчины стучать тяжело и медленно, но с каждым ударом распространяя волны острого наслаждения по телу. Это наслаждение сушило глотку, заставляло зудеть все мышцы и вызывало мощную, почти болезненную эрекцию. Прямо как в пятнадцать лет!

Рука Андрея Семёновича с зажатым в ней ножом медленно приподнялась, и клинок описал в воздухе замысловатую траекторию, словно мужчина был неловко двигающейся марионеткой.

— Рас-с-сдевайся… — повторил он, и его голос напомнил змеиное шипение.

«Паш-ш-шкубудеш-шьублаш-ша-а-ать…» — эхом отозвалось в Катиной голове.

Краем глаза она заметила, как вжался спиной в стену сын маньяка. Он тоже дышал тяжело, но совсем по другой причине: состояние отца приводило его в ужас. Парень прекрасно знал, на что способен Андрей Семёнович в этом тёмном экстазе, и пытался сделаться как можно менее заметным. Его вспотевшие пальцы до боли стискивали выщербленные края алюминиевой кастрюли.

Лицо похитителя искривилось в жуткой гримасе, будто он испытал невероятную боль. Онемевшие губы, похожие на двух жирных червей, мелко дрожали. Его глотка извергла невнятное бормотание.

— П… Пожалуйста… — прошептала Катя.

Мышцы на лице мужчины зашевелились, словно он забыл, как управлять ими. Язык заворочался во рту. Глаза вылезли из орбит, а по лбу потекли струйки пота, задерживаясь в морщинах и чертя в них горизонтальные линии.

— Яйца отрезал… — прошептал он. — И заставил сожрать. А потом рану зажигалкой прижигал. А он не сдох… Не сдох…

И Андрей Семёнович захихикал. Тоненько, как старушка. И всё его огромное жирное тело заколыхалось в такт этому хихиканью. Единственная точка, которая не затряслась, находилась на кончике ножа. Рука, сжимавшая деревянную рукоять, медленно потянулась в сторону Кати. Девушке показалось, что их разделяет огромное расстояние. Что Андрей Семёнович сидит в нескольких километрах от неё, мерзкий и страшный. И его рука тянется к ней, нацелившись кончиком ножа в низ живота, тянется мучительно медленно, всё удлиняясь и удлиняясь. Заворожённая этой бредовой картиной, она даже не отпрянула, когда лезвие, похожее на жёсткий и холодный язык пресмыкающегося, своим кончиком поддело подол её футболки, чуть царапнув покрытую мурашками кожу. Металл обжёг кожу холодом, и Катя инстинктивно втянула живот. Пашка, ощутивший всю интимность происходящего, снова вцепился рукой в свою промежность.

— Кишки его заставил своими руками из живота вытаскивать… Обещал отпустить… — прошептал Андрей Семёнович.

Ткань Катиной футболки не затрещала, а тихонечко зашуршала, когда он потянул клинок на себя. Нож легко разрезал старую вылинявшую ткань, оставив два разрезанных края болтаться, как флаги капитулировавшего государства.

— Я её язык засолил, до сих пор на кухне стоит в банке, да… — снова выдохнул Андрей Семёнович часть своей страшной исповеди.

И тогда Катя поняла, что, если нож приблизится к ней ещё раз — мужчина погрузит его ей живот до самой рукоятки. Он сделает это так же неторопливо, бормоча фрагменты своих не то выдумок, не то воспоминаний. Плавно, чтобы не нарушить возникшее между ними равновесие, девушка взялась обеими руками за низ футболки и потянула разрезанную ткань вверх. Пашка, одной рукой прижимавший к груди кастрюлю, а другой мявший себя между ног, засопел громче.

42.

Свежий ночной воздух немного отрезвил Андрея Семёновича. Темнота уже вступила в свои права над Грачёвском, и его двор тонул во тьме, слегка рассеянной светом уличных фонарей. Мужчина всё ещё обливался потом и дышал тяжело, словно только что пробежался до Липецка и обратно пешком.

— Папка?.. — неуверенно произнёс Пашка у него за спиной.

Андрей Семёнович лишь отмахнулся от сына. В правой руке он всё ещё сжимал нож, а в левой — ворох тряпок, которые сняла с себя девчонка. Картины зверств, которые он в прошлом учинял в подвале, медленно таяли перед глазами. Если бы не темнота — соседи наверняка бы уже мчались к участковому, рассказывать о том, что он сошёл с ума… Андрей Семёнович вытер лицо Катиной одеждой, не обращая внимания на пропитавшую её мочу, и постарался успокоить дыхание.

— Пап…

Спереди на Пашкиных штанах расползалось мокрое пятно. При взгляде на него возникало чувство отвращения, поэтому мужчина старательно отводил глаза.

— Пап…

— Да что тебе надо?!

Андрею Семёновичу хотелось орать, но он смог сдержаться, ограничившись громким шёпотом. Он ещё не успокоился до конца, и Пашка пока ещё не вписывался в его картину мира. Сын ощущался досадной помехой. Но помехой чему? Об этом он старался не думать. Просто помехой — и всё. Обузой, повисшей на его шее.