Сыновья

Увидев, что пакистанец окончил свою речь, Тамарин окликнул его:,

— Скажите, а Пакистан продолжает поддерживать дипломатические отношения с Советским Союзом?

— Да, конечно.

— Так почему же вы не хотите нас передать нашему посольству?

— Мы вас в плен не брали.

— А вы что, не хозяева своей страны? Или вам безразлично, что в ваш дом насильно приводят граждан страны, с которой у вас тесные связи и нормальные дипломатические отношения?

— С вами воюют афганские мусульмане, а вы для них — неверные.

— Вы не назовете своей фамилии?

— Она вам ни к чему, — ухмыльнулся пакистанец.

— А вы сами мусульманин? — спросил Леонов. — Верите в ислам? Подчиняетесь Корану?

— Я правоверный мусульманин, и Коран для меня — святой закон жизни.

— А в Коране, в суре «Доброта» говорится: «О пророк! Скажи тем, в руках которых пленные: если Аллах узнает про добро в ваших сердцах, он дарует вам лучшее…» Так скажите же об этом душманам, они же подчиняются вам, чтобы они относились к нам по-человечески, оказали медицинскую помощь и передали нас Красному Кресту.

— Я не уполномочен вести с ними переговоры. Вы лучше подумайте над тем, что я вам сказал.

И пакистанец быстро направился к выходу. Охранник и переводчик, толкаясь, вышли за ним.

Тамарин удивленно смотрел на Леонова.

— Слушай, Антон, откуда ты знаешь Коран?

— Читал. Нам показывали эту книгу, когда объясняли, как вести себя, чтобы не оскорбить афганцев, их веру в ислам.

— И ты все это запомнил?

— А сейчас многое вспоминается.

Постепенно все успокоились, ребята помогали Жу-раковскому. У него оба плеча были рассечены и сильно кровоточили. Несколько дней назад связной передал немного порошка и шепнул Сейсейбаеву, что им надо посыпать раны. Посоветовавшись, решили, что порошок используют позже, когда раны хоть чуть-чуть затянутся.

Наступило время обеда, но в камеру зашли охранники и увели Николаева. В последние дни представители западных спецслужб беседовали с каждым в отдельности, очевидно, решив, что уговорить по одному будет легче.

Николаев пришел через час.

— Вызвал меня Миллер. Как обычно, уговоры, обещания, ну и, конечно, угрозы.

— Ну а ты, что? — спросил Тамарин.

— Попросил время подумать.

— Когда снова вызовут?

— Обещал, что завтра.

Тамарин посмотрел на Леонова.

— Ну вот что, мужики, готовьтесь на завтра в поход.

— Как на завтра, — растерялся Леонов, — еще же есть время.

— Ну и что? Играть с судьбой мы не имеем права. Давайте подумаем, как вам себя вести.

Они уселись в углу и повели длительный разговор.

Ночь была тревожной. Мало кто спал, парни перешептывались. В помещении витал дух напряженного ожидания и тревоги.

Наступило утро. Дождливое и хмурое, с низкшйи тяжелыми облаками.

За Николаевым пришли скоро. Он бросил на друзей долгий прощальный взгляд и молча вышел. Его провели через весь двор, и Алексей еще раз убедился, насколько точной была схема, которую передали им афганские пленные.

В прохладной комнате его дожидались Миллер, Роберт и Торн. «Святая троица», — подумал с иронией Николаев. Первым заговорил Роберт, Торн переводила:

— Я понимаю так: благоразумие взяло верх? Надеюсь, что вы сейчас согласитесь с нашим предложением?

— Я даже не знаю, что делать… как мне быть…

— Решайтесь, Алексей, — настаивал Миллер. — Вы же приобретаете свободу, жизнь!

— Мне страшно решиться… вот если бы с кем-нибудь со своих…

— А оно так и будет, — уверенно сказал Роберт. — После вас начнут соглашаться и другие. Но мы оценим то, что вы были первым.

— Все равно одному страшно. Может, я еще подумаю пару деньков?

Роберт и его помощники видели, что Николаев «колеблется», наступил такой момент, что стоит только поднажать и он, этот русский, сдастся.

И они нажимали, уговаривали, обещали.

— Давайте еще кого-нибудь из ребят позовем? — предложил Николаев. — Здесь один на один я его постараюсь уговорить уехать вместе.

— А кого бы вы хотели? — спросил Миллер.

— Любого… можно, Жураковского или Салуецкого… ведь каждый колеблется, никак не осмелится… — Николаев специально не называл фамилию Леонова, выжидал, как и договорились прошедшей ночью.

И первым клюнул американец. Он что-то сказал Торн и Миллеру, упомянув при этом Леонова. О чем он говорил, Алексей, конечно, не понял. Но то, что он произнес фамилию Леонова, Алексей не сомневался. Миллер по-русски спросил:

— А если Леонова позвать, вы сможете его уговорить?

Николаев неопределенно пожал плечами.

— Зовите, попробую. Думаю, что и он в конце концов поймет…

Скоро привели Леонова. Миллер заговорил первым:

— Антон, вот Алексей принял решение переехать в одну из западных стран. Но он настолько привык к тебе, что хочет, чтобы вы начали новую жизнь вместе. — Он повернулся к Николаеву. — Ну что ты молчишь, Алексей, скажи ему сам.

Николаев «поколебался» немного, а затем встал с кресла и подошел к Леонову.

— Антон, мы же все равно погибнем здесь, сгнием как собаки. Давай уедем, останемся живыми. Пусть на чужбине, но жить. Давай, а?

Леонов сделал растерянный вид.

— А как я об этом ребятам скажу?

— А зачем говорить? Мы просто не вернемся к ним и — все тут.

— Они даже не узнают о том, что вы дали согласие, — торопил их Миллер.