Сыновья

Хардекопфы узнали, какого он о них мнения, и в отместку называли зятя взбесившимся мелким буржуа, без пяти минут большевиком, спартаковцем, террористом, анархистом, из тех, кто раскалывает и губит рабочее движение и путчами препятствует спокойному развитию по пути к социализму.

Фрида встречалась с братьями украдкой: муж ее заявил, что на порог их не пустит!

IV

В воскресенье, сейчас же после обеда, маленькое общество — Фрида, бабушка Хардекопф и крошка Эльфрида — двинулось в путь. На Альтонском вокзале их ждали в нарядных летних костюмах Отто и Цецилия.

Знойное солнце стояло в ясном голубом небе, но на берегу Эльбы было не очень жарко; с реки веяло прохладой, а густая листва деревьев на холмистом берегу давала тень. Сюда со всех сторон тянулись гуляющие. Пляж был усеян жадными до солнца и воды горожанами. Бесчисленные стайки резвящихся детей барахтались в тихо плещущей Эльбе.

Семейству Хардекопф-Брентен повезло; они нашли свободный столик в саду-ресторане «Вид на Эльбу». Все шумно радовались такой удаче; восхищались красивой местностью. Глазели на расположившийся в павильоне оркестр, который играл веселые мелодии, на гимнастические снаряды и облепленные детьми качели, на вспотевших кельнеров, которые пробирались между столиками, разнося пиво, лимонад и кофе с пирожными.

— Такое летнее воскресенье на Эльбе — настоящий народный праздник. Солнце! Музыка! Жизнь!

— Да, это верно. — Все дружно поддержали Фриду. Печали и невзгоды забыты. Всюду сияющие, довольные лица, музыка, смех. Народный праздник. Правильно сказано!

Отто снял соломенную шляпу и отер лысину. Маленький, с широким бритым лицом, он походил на подростка с головой старика.

— Ну и место же нам попалось — прелесть! Поглядите-ка на реку! Красота! Восторг!

Эльба кишела лодками и парусными суденышками. Широкие удобные финкенвердерские шлюпки шли под коричневыми парусами вверх по реке. Вот плывет стройный экскурсионный пароход, до отказа набитый пассажирами. Глядя на берег, они машут платками, весело кивают, смеются.

— Как будто и не было войны, — сказала бабушка Хардекопф, очень, по-видимому, удивленная.

— Погоди-ка, — воскликнула Цецилия. — Вот как подадут пирожные, так сразу войну вспомнишь. Мука серая, да и крем подгулял.

— Здесь, у Штрювельса, все-таки еще вполне сносные пирожные, — возразил Отто. — А кофе отличный.

— Вы, значит, тут часто бываете?

— Да, пожалуй.

И вдруг — сюрприз. Появились Людвиг и Гермина, поглядывавшие по сторонам в поисках места. Вот так совпадение! Вот так встреча! Все сделали радостно-удивленные лица. Подумать только, сколько времени не виделись! Ведь годы прошли. Не шутка — годы! И вот в этакой толчее встретились. Бывает же!

Потеснились. Раздобыли стулья. Людвиг и Гермина привели своих двух ребятишек. Как они выросли! И очень мило выглядят в матросских костюмчиках.

Случайность? Старая Хардекопф переводила недоверчивый взгляд с одного сына на другого, затем — на невесток. Как же, случайность! Сговор это, меня не проведешь. Она поджала увядшие губы, неприступная, хмурая. Фрида толкнула ее ногой под столом и глазами сделала знак: улыбнись же поласковей!

Ладно, старайся, подлаживайся, дочь моя. Твое дело. А меня уволь. Забыть все, что было? Разве за долгие годы войны они хоть раз вспомнили о нас с тобой? Хоть один из них спросил, как живется старухе матери? Не голодно, не холодно ли ей? Если самим приходилось плохо, то пусть хоть участие выказали бы, хоть словом откликнулись. А теперь они — тут как тут, скроили любезные мины, как будто ничего, ровно ничего не произошло. Нет, нет, Паулина Хардекопф не умеет лицемерить, никогда не умела. И она сидела за столом так, будто, кроме дочери и внучки, тут никого и не было.

Но прошли те времена, когда Паулина задавала тон в семье, — теперь она последняя спица в колеснице. Раз она ни с кем не заговаривала, никто и к ней не обращался. Сыновья и невестки делали вид, что не замечают ее. Правда, это было не так уж просто: старуха нет-нет да и просверлит всех по очереди испытующим, выразительным взглядом, в особенности сыновей, которые стали только мужьями своих жен.

V

Да, все опять, что ни день, то больше, катилось по старой наезженной колее! И на заводе тоже. Вальтер обтачивал вентили, шпиндели, конусы — с меньшей охотой, чем прежде. Он чувствовал себя одиноким. Петера не было. Ауди пропал и не дает знать о себе. А Рут? При мысли о ней Вальтером овладевала какая-то странная слабость. Но он закусывал губу и старался не поддаваться. Эрнст Тимм был хорошим товарищем, отзывчивым, но скупым на слова. Искусством и литературой он мало интересовался, правда, на политические темы они говорили часто. Тимм был особенно подкован в вопросах милитаризма и в политической экономии. Однако на цеховых собраниях он никогда не выступал, хотя многие рабочие видели в нем своего достойного представителя.

В литейной лопнул ковш. Расплавленным металлом обожгло ноги литейщику Францу Лензалю. Пришлось ампутировать обе ступни; Лензаль навсегда потерял работоспособность.