Сыновья алых лун

— Этот брак для тебя — мука. Если ты не найдешь в себе сил решить проблему… То можешь бросить все. Сложить ответственность. Перестать быть тем, кто ты есть. Но начать жизнь кем-то иным — не значит умереть.

Даро не верил своим глазам и ушам. Не верил, что прабабушка действительно говорит ему это.

— Жить без рода возможно, — продолжала Шуа. — Но эта жизнь не для всех. Вселенная большая, гораздо больше, чем казалось мне в детстве. Тебе решать.

Даро сглотнул, во рту пересохло.

«Но отец…»

— Итари знает, что я говорю с тобой, Наследник. Не обо всем, конечно, — добавила прабабушка, — но он поймет и примет, я сумею убедить его.

У Даро кончились слова и жесты. Он молча сидел и смотрел на бокал со сладким ягодным отваром, который Шуа вложила ему в руки. Пытался переосмыслить всю свою жизнь, все, за что держался и что держало его самого. Это было слишком объемно, слишком монументально — словно руками перевернуть планету. Прабабушка не мешала, просто сидела рядом и смотрела в сад, в котором солнце уже выглядывало сквозь дождь. Даро медленно выпил отвар, и он разлился внутри мягкой волной тепла.

Невозможно вырвать из себя сердце и уйти живым, пусть и навстречу целой вселенной. Нельзя перестать дышать, потому что так решил. Нельзя… Но слова Шуа Онья освободили нечто, сидевшее глубоко внутри Даро. Открылся какой-то неведомый источник сил. Он ощущал себя так, словно тело вдруг потеряло вес, как на тренировках боя в космосе в Академии. Даро моргнул и понял, что едва смог открыть глаза. Руки прабабушки забрали у него бокал, потом она потянула его в сторону, укладывая на свои колени. По плечу скользнуло пуховое покрывало. Это последнее, что Даро успел почувствовать, прежде чем заснул.

Глава 15. Отмеченный Марай

Нельзя было молить о прощении. Нельзя даже просто позволить себе поговорить с ним. Риэ сотню раз за последние дни ловил себя на том, что открывал контакт Даро в браслете и пялился на переливчатый знак соединения.

Риэ было плохо. Не просто плохо без Даро, но оттого, что причинил ему боль. Он, Риэ Зунн, облажался по-крупному. И ради чего? Что принесла ему любовь, кроме бед? Всем им? Только боль, горечь и разочарование. А значит, необходимо выбить, выжечь, вытеснить это чувство из себя.

Ночной дом пах ароматизаторами, дымом кайон, порошком эрхану и п<b>о</b>том — этот запах порочной страсти, неотличимый от запаха болезни, нельзя было полностью заглушить никакими средствами.

Раньше удовлетворение телесного голода одновременно приносило удовлетворение любопытства: каждый раз выяснялось что-нибудь новое, ведь все девушки отличались друг от друга. Было приятно, иногда — опасно, если у партнерши оказывался строгий отец или старший брат. Это не останавливало, лишь добавляло азарта. В короткие свидания любовники давали друг другу то, что хотели отдать, и забирали то, в чем нуждались. Малую толику нежности, помощь в преодолении неловкости. Улыбку, утоление желаний, десяток жестов.

Сейчас он смотрел на мерно двигающееся под ним тело с едва проступившим на плечах даау, на тонкую талию, крутые бедра и ощущал лишь пустоту и страх потерять равновесие. Упасть, прижаться к чужой коже, которая и так чересчур остро контактирует с его собственной. Увязнуть в прозрачных клейких каплях пота, стекающих по девичьей спине на одноразовую постель.

Туа… нет, не надо, нельзя думать о ней.

Нужно преодолеть страх, пойти навстречу нарастающему напряжению, которое все глубже затягивает в водоворот горячечного бреда. Словно в детстве, когда Риэ метался по кровати в маленьком доме на краю деревни и уже знал, что мама умерла: слышал сквозь испепелявшую его лихорадку.

Нужно перехватить, поднять выше, ощутить ладонью обычно сокрытое от глаз, и лишь потому — запретное, манящее… Зажмуриться, не помнить, не слышать, не чувствовать.

— Господин доволен?.. Господину угодно выкупаться перед сном?

Шорох простыней и холод, поднимающийся от кончиков пальцев, медленно охватывающий все тело, как миг до того — жар.

— Господин так щедр… Я могу принести ему вина. Или спеть песню.

Риэ резко сел на постели.

— Что?!

Желтоглазая низшая испугалась и отпрянула от его дикого взгляда. Путаясь в одежде и собственных длинных волосах, поклонилась и выскочила за дверь, прихватив со стола пластинки.

Когда Риэ проснулся, то ощутил влажную мерзость прилипших к телу простыней. Воздух в комнате был нестерпимо горячим — видимо, вышел из строя климат-контроль. Риэ прислушался к себе и не обнаружил ничего, кроме отвращения и прежней тоски, теперь отчетливее окрасившейся горечью.

Он дурак, если думал, что все получится вот так сразу. Вообще дурак — безо всяких «если». Что с этим делать, он не знал. И снова закрыл глаза.

***