Сыновья идут дальше

— Чувствуй, с кем говоришь. Этот человек тебя насквозь видит. Он только и поможет тебе.

Родион сделал Микене знак помолчать.

Дезертир рассказал, что еще в начале лета Мишка Сомин побывал у генерала Куропаткина в Холмском уезде, Псковской губернии.

— У того Куропаткина, что в японскую войну командовал? — Спросил Родион.

— Ну да. У него под Холмом именье небогатое. Именье, значит, отобрали, а ему землю под огород выделили. Вот и живет. Бумага у него из Москвы имеется, чтоб не трогали. Это, значит, ему выдали, как из тюрьмы его выпустили, а у него бумагу взяли, что ни во что мешаться не будет.

Прослышав о Куропаткине и явившись к нему, Мишка Сомин заявил, что в его уезде есть с тысячу дезертиров, и если генерал возьмет их под свою руку, то они будут во всем ему повиноваться. Но Куропаткин ответил Сомину:

— Дезертирами я не командовал. Пошел вон!

С тем и вернулся домой Сомин, злой как сатана.

— Ну, Сомин, как оно было у Куропаткина? — спокойно спрашивал теперь, стоя под дулом винтовки, Буров.

— Брешешь, не ездил я к Куропаткину! — Сомин был в бешенстве.

— Выгнал он тебя.

— Вот что, Михаил, — предложил вдруг Микеня, — иди-ка ты за нами. Сдашь оружие. И выйдет, что ты вроде с повинной пришел. За это большая скидка будет.

— Давай часы! — закричал Сомин.

Буров отдал.

— Теперь идите.

Они повернули. Сзади щелкнули затвором. Прошли несколько шагов. Раздался выстрел. Мишка Сомин стрелял поверху. Обернулись — бандитов уже не было на том месте. Только из ржи раздалась матерная ругань — ругался один Сомин.

Микеня со слезами на глазах стал обнимать Родиона.

— Да ты же его одним только словом свалил, как другой кулаком, — говорил он, всхлипывая. — Как же это ты можешь, друг, а?

— А он и так шатался, — объяснил Родион. — Вот я и понял это.

Когда кончался год, в волости стали поговаривать о том, чтобы наградить Родиона, — работал он даром. Решили купить ему сатину на рубаху и шерстяной материи на брюки. Буров совсем обносился. Наградить не удалось: ни того ни другого не нашлось во всем уезде.

В декабре Родион слег. Врач сказал, что без операции не обойтись, предлагал ехать в уезд. Родион, подумав, ответил:

— Нет, поеду в Устьево. Если уж помирать, так там.

Родиона немного подлечили в уездной больнице. Перед отъездом произошло то, что наполнило его какой-то особой, еще не испытанной радостью. А случай был совсем незаметный. Родион в халате сидел в больничном садике и читал последний номер уездной газеты, отпечатанной на оберточной бумаге.

— Не помешаю вам, Родион Степаныч? — раздался знакомый голос.

Землемер Севастьян Трофимыч сел рядом, сняв фуражку.

— Хочется сказать вам, а робею, как мальчишка. Видимо, здорово я испакостился, а? Вы напрямик скажите.

— Здорово, но, вероятно, не вконец. — Родион не сразу пришел в себя от этой неожиданности.

— Вы тогда меня в шею. Я обозлился на вас. Неделю пьянствовал, а потом стало сходить с меня это. Не верите?

— Начинаю верить.

— Да ведь не такие годы, чтоб заново родиться.

— А вы поменьше копайтесь в себе. Вы попроще, Севастьян Трофимыч.

Землемер схватился за сердце.

— Ох, и ноет, проклятое! Лечь мне, что ли, рядом с вами в больницу? Нет. Назад приедете?

— Конечно.

— Приезжайте, а то я опять свихнусь.

— Ну нет. Буду я здесь или не буду, а с этим чтоб было кончено.

Землемер молча закрыл глаза, словно хотел подтвердить: «Да, кончено».

— Ну, извините, что побеспокоил. Буду дожидаться. — Старик неловко простился и ушел.

На другой день, сидя в садике, Родион прочел в газете о том, что Мишка Сомин расстрелян по приговору губернского трибунала.

Родион уехал на время в Устьево, потому что там был Сухин, который знал его раньше и видел, как начиналась болезнь. И главное — ехал туда потому, что в Устьеве были старые друзья.

Сухин подтвердил — операция нужна. Но в больницу еще нельзя было лечь: ее пока занимали раненые. Недели две Родион жил на старой квартире. Утром он шел за водой, потом сидел у печки, перелистывал старые книги. Его встречали ласково, но с грустью. Думали, что видят Родиона последние дни. Друзья знали, что он голодает. Они хотели помочь ему. Родион отказывался:

— У вас дети. Что, я у них отнимать буду?

— Да не отнимать, Родион Степаныч…

Пришел Дунин, с ним Паша. Они принесли кастрюлю с крепким мясным бульоном, вареное мясо — то, что разрешил Сухин.

— Не возьму. — Родион отодвинул это от себя.

— Паша, скажи ты ему.

Она наклонилась над Родионом, погладила его по волосам. Неужели это Прасковья Тимофеевна? Да ей же на вид за пятьдесят.

— Все понимаю, Родион Степаныч, — мягко говорила она, — и каждый из нас поймет. Но ведь вам же это нужно. Мы все просим вас.

— Все равно. Выдержу я, выдержу. Встану.

— Ну как мне быть с тобой? — почти со слезами в голосе сказал Дунин. — Затвердил одно — выдержу. Силы надо набраться для этого.

— Откуда достали?

— Не задавай мне таких вопросов. Достали, и все тут. И каждый день будем доставать.

Буров так и не узнал, что все это — мясо, шоколад, яйца — по спекулянтским ценам поставлял Никаноров.

— Будешь есть.

И Родион подчинился.

— Ладно. Дай мне только слово. Если умру, перевезите сюда Катю с детьми.