Сыновья идут дальше

Товарищи смеялись, Анисимовна обижалась, уходила к себе за загородку, где стоял ведерный самовар, и твердила, чтобы выучить:

— Башкирчев… Башкирцев…

Еще неграмотной возила для комитета «Правду» из города. Грамоту ей заменяла редкая память. Она помнила за целый месяц, в какой день сколько привезла из города газет. Вечером прибирала комитет, утром спешила на поезд. И к обеду бежала по поселку с кипой газет. Комитетского курьера все теперь знали в поселке. С крыльца дома, где помещался эсеровский комитет, Козловский кричал ей вдогонку:

— Ну, Луиза Мишель, растолкуй, что сегодня в твоем официозе написано?

Случалось ей заходить в милицию. Козловский, если он оказывался там же, продолжал обидно шутить над сторожихой:

— Луиза Мишель, что у вас в комитете говорят об анархо-синдикализме?

После июльских дней, когда Анисимовна вернулась из города с пустыми руками, Козловский кричал:

— Вот и прихлопнули ваш официоз, Луиза Мишель!

Она жаловалась в комитете:

— Чего привязался, черт такой? Прилип как банный лист… Зовет Луиза, маркитантка, говорит, комитетская. Не могу я ему отвечать. Серая я. Ничего доказать ему не могу. Ну кто это Луиза?

Башкирцев рассказал.

— Видишь, какая она была. Разве обидно тебе?

— От него обидно слышать.

В один из этих дней кто-то ворвался в комитет с криком:

— Бурова убили… На мосту… Только что…

Анисимовна побежала в другую комнату, схватила винтовку.

Ее догнали на крыльце.

— Куда ты, дурная?

— Я знаю кто… — кричала она. — Умом им не одолеть, так бьют.

Винтовку у нее отняли, Анисимовна сидела у себя и все рыдала, пока живой Буров не коснулся плеча.

— Хватит, тебе набрехали. Видишь, цел. Маленько сцепился с эсерами у Горбатого моста. Хотели в воду пихнуть, да наши подоспели, отняли.

Горбатый мост был как бы Тарпейской скалой посада. С этого же моста пытались сбросить спекулянта Протасова. Теперь там насели на Бурова. А через несколько дней мещанки, огородницы, шинкарки, торговки, темные бабы гнали к мосту Анисимовну. У нее сбили платок с головы. Зацепившись концом за шпильку, платок болтался на спине.

— Живая не уйдешь, — кричали они, — коли на собор не покрестишься!

— В чем креститься, дуры вы такие?

— Ругается еще, сука. Крестись, что ни ногой больше в комитет.

— Крестись на собор! Рука не отсохнет. Крестись, говорят тебе.

Милиционеры отняли Анисимовну, когда посадские бабы уж пригибали ей голову над перилами.

Но оказались у нее и друзья. Незнакомая женщина по секрету передала ей:

— Ты, милая, берегись. Нападать собираются на тебя.

— Верно ли говоришь?

— Ждут, как останешься одна в комитете, придут на разбой. Смотрят за тобою.

С того дня в комитете дежурили по ночам красногвардейцы. Один раз они опоздали на дежурство, и тогда-то с улицы полетели в окна камни.

— Серьезные дела у тебя начинаются, Анисимовна, — сказал Буров. — Вот возьми.

Ей дали старенький «лефоше́», научили стрелять.

С этим «лефоше́» она ездила теперь за газетами, расклеивала объявления, дежурила в корниловские дни на телефонной станции.

Глубокой ночью в октябре постучали в окошко Анисимовны. Она узнала голос Волчка. Накинув платок, сторожиха выбежала на крыльцо. У дома пофыркивал грузовик. Начали сносить в комнаты длинные ящики. Там их открыли. Сторожиха до утра перетирала винтовки.

На другой день Анисимовну принимали в партию. Это был канун восстания. Через пять дней сторожиха, повязавшись платочком, все с тем же «лефоше́» в кармане ходила в разведку смотреть, нет ли поблизости от поселка красновских казаков. Вернулась — надела халат санитарки и поехала в Пулково подбирать раненых.

10. Комитетские дети

Дом, в котором начиналось детство Людмилы и Коли, всегда был полон — люди приходили даже ночью. Они громко говорили, выносили тяжелые ящики, снаружи гудел грузовик. Дети — Людмила, дочь Башкирцевых, и Коля, сын сторожихи Анисимовны, — шли ко всем. Они стали очень общительны.

Привезли воз песку в сад. За столом под диким каштаном сидели люди — знакомые или незнакомые. Мама что-то писала на большом листе и оглядывалась на песочную кучу. Другая мама посматривала из дому в окно, которое выходило в сад. И обе беспокоились, не набрали ли дети песку в рот.

Горшенин приходил к детям с полными карманами. Дети неистово прыгали, когда видели его. Буров торопил его:

— Вынимай твою экономию. Видишь, из рук моих рвутся, что рысаки!

И Горшенин вытаскивал конфеты, которые приберег с вечера в клубе.

Однажды Буров открыл дверь в комнату, где хранилось оружие, и замер на пороге. Дети возились возле ящика с динамитными шашками. Коля деловито постукивал молотком по доскам и ковырял гвоздем. Буров схватил обоих в охапку, посадил на стол, за которым работал, и тогда только отдышался.

Часто дети оставались без матерей. Анисимовну посылали в город, у Башкирцевой оказывалось дело на заводе.

— Озябли, комитетские? — спрашивал дежуривший красногвардеец. — А ну, — предлагал он другому красногвардейцу, — бери Людмилу, а я Николая.