Сыновний бунт

И приятели, довольные тем, что побывали у Ивана, рассмеялись и весь недлинный путь до Птичьего весело говорили о том, что Ивану все же не удалось их обмануть, что они придут к нему еще не раз и тогда уже непременно все его секреты разузнают и разведают.

Часть третья КАК ЖИТЬ?

I

Как жить старой матери? Сыновья выросли, и Василиса не знала, к кому из них приклонить свою седую голову. Сами они ничего ей не советовали, не подсказывали. У Григория — семья, да и с матерью Гриша всегда был неласков. Иван — птица перелетная, поживет в Журавлях, пока сделает чертежи, и улетит. У Ивана своя, непонятная Василисе жизнь, и местечка в этой жизни для старухи не сыщется. Уехать к Алексею и остаться у него навсегда? Бросить Ивана Лукича, хозяйство, дом? Жизнь с мужем давно разладилась, дом и хозяйство ей не нужны. Она хорошо знала, что Иван Лукич не любит ее так, как любил в далекое время, когда они были молоды — постарел и остыл, охолонул. И эта его холодность не тревожила, не обижала. Деревья или другие какие растения тоже не цветут круглый год. Бывает и у них и весна, и лето, и зимние холода… И опять вставал перед нею, опять мучил тот же вопрос: как жить?

Все дни после женитьбы Алексея, а особенно после быстрого отъезда молодоженов в Сухую Буйволу у Василисы было такое чувство, будто в груди что-то вдруг с болью оборвалось да так и застряло под сердцем. Она стала грустна, молчалива, как человек, потерявший что-то свое, очень дорогое. Она была забывчива, постоянно думала об этой своей потере, хотела во что бы то ни стало отыскать утерянное и не могла. Разумом понимала, что ничего для нее не было обидного и неожиданного в том, что младший сын так рано женился и так поспешно уехал от родителей… Что тут скажешь, жена милее матери! Но сердцем согласиться с этим Василиса не могла. Она понимала, что хочешь или не хочешь, а наступило то, чего она так боялась: дети выросли и вот легко и просто, не задумываясь оставляют ее одну. Живи, мать, как знаешь: свое доброе дело сделала, выкормила и взрастила нас, а теперь ты нам не нужна..

Пожаловаться Ивану, поговорить с ним? Не поймет ее горя… Почти каждый день из Москвы на имя Ивана приходили письма. Он читал их и при этом всегда был весел. По его радостно блестевшим глазам мать понимала, что ему не до ее материнской тревоги, что мыслями Иван был там, откуда пришли эти письма.

Как-то Василиса, любовно глядя на сына, спросила:

— Ваня, кто тебе столько писем шлет?

— И студенты и вообще друзья, — ответил Иван, осторожно ножом распарывая конверт. — ; А это от моего профессора Андрея Самойловича. Интересуется, как тут у меня движутся дела.

— Разве ты ему не сообщал?

— Писал, а он просит еще…

— И подружки из Москвы пишут? — поинтересовалась мать.

— Пишут и подружки. — Иван, глядя на мать, улыбнулся. — Вот это письмо от подружки.

— Кто же она?

— Моя однокурсница.

— Отчего в Журавли с тобой не приехала?

— Она, мамо, горожанка… Сельскую жизнь не знает и не любит…

— А как же Настенька? — с грустью в голосе спросила мать.

— Что Настенька?

— А то, сынок, что девушка души в тебе не чает. Нравишься ты ей, Ваня…

— И откуда вы взяли, мамо?

— Глаза у матери есть, да и ты, надо полагать, не слепец.

Василиса отошла к порогу. Постояла и сказала:

— Мой тебе, Ваня, совет: ежели есть у тебя та… как ее, ну та, что не любит нашу жизнь, тогда Настеньке Закамышной голову не морочь… Не иди батьковой дорожкой… Любить, сынок, надо одну…

Иван промолчал. Василиса ушла. И снова боль подползла к сердцу, и снова тяжкие, нерадостные мысли лезли ей в голову. Думала о муже. Правда, после того как он стал председателем, Иван Лукич малость остепенился. Не пил, Василису не обижал, но и не жалел. Василиса каким-то своим, только ей одной ведомым чутьем угадывала, что Иван Лукич тайно любит свою шофершу. Ну, и пусть себе любит ту Ксению — скрытно от людей и от самой Ксении! Василиса ни разу не упрекнула мужа, ни разу не сказала ему, как ныло и как болело у нее в груди. Более того, где-то в тайниках ее сердца пряталась мысль, что не нужно ей осуждать ни мужа, ни Ксению. «Ксения — женщина молодая, собой свежая, — с горечью думала она, — и ежели у этого старого дурня еще есть желание ласково поглядывать на молодую бабочку, то и пусть себе поглядывает!» Но оставаться с ним, прикидываясь, что она ничего не знает и ничего не замечает, Василиса больше не могла. И пусть Иван Лукич на нее тоже не обижается. Пока могла, жила, терпела. В жизни, бывало, на ее плечи сваливалось и не такое горе, да все она снесла, все стерпела. Теперь же это ее удивительное, терпение иссякло, как иссякает» пересыхает в засушливое лето родник.