Сыны грома

– Не дай им убить моего отца, Ворон, – вдруг сказала она, и слова эти были точно камни, брошенные мне в лоб. Струи дождя хлестали нас по лицам, тяжелое серое небо сотрясалось от грохота колесницы Тора. Я взглянул на Пенду, однако тот лишь пожал плечами и поднял ладони в знак своего бессилия.

– Что же я могу сделать? – пробормотал я.

Смирившись с предстоящим насилием, Эгфрит принялся готовить душу олдермена к вознесению на небеса.

– Сигурд тебя послушает, – сказала Кинетрит. – Ты – его талисман. – Она сделала шаг вперед, взяла мои руки в свои, и я почувствовал, как холодна ее влажная кожа. – Я знаю: ты сможешь убедить его помиловать Эльдреда.

– Я думал, ты его ненавидишь. Из-за него погиб Веохстан. Разве ты забыла?

При упоминании имени брата она сжалась, а я прикусил язык: конечно, она не забыла.

– Он – мой отец. – На это мне нечего было возразить. – Кроме него, у меня никого из родных не осталось. И даже после всего, что он сделал, я не могу смотреть, как он умирает. Пойми, Ворон!

– Homo homini lupus est[16], дочь моя, – сказал Эгфрит, с грустной покорностью покачав выбритой головой. – Человек человеку волк.

– Продолжай упражняться в скороговорках, монах, и отправишься к римлянам! – прорычал Брам по-норвежски, похлопывая свой топор.

– Крепись, лорд Эльдред, – произнес священник, не обращая внимания на угрожающие движения Брама, и подошел к олдермену, чтобы приложить к его лбу деревянный крест. Прежде я видел в руках Эгфрита серебряное распятье, усыпанное драгоценными каменьями, но оно, как видно, было разломано и плесневело в темном дорожном сундуке у кого-то из викингов. – Да простит Господь твои грехи, и да вознесется душа твоя в Царствие Небесное.

Лицо Эльдреда было искажено, как у того, кто готовится испытать боль. Его люди – воины, что должны были защищать его, – со стыда уткнули бороды в грудь. Лишь изредка кто-нибудь из них на миг поднимал взгляд, подобный жалу гадюки, чтобы изведать вкус смерти своего господина.

– Ворон! – зашептала Кинетрит. – Не молчи же!

Мой разум затрепетал, словно птица в клетке. Я ничего не мог сделать – и все-таки должен был сделать что-то: ведь об этом меня умоляла моя возлюбленная, а ради нее я прошел бы по мосту Гьялларбру, ведущему в Царство мертвых, и плюнул бы в глаза великанше Модгуд.

– Сигурд, постой!

Произнеся эти два слова, я сперва остолбенел, потом пришел в ужас. Они выскочили из моего рта, как пара блох из меха, – я понял это, увидев лица викингов. Глаза Асгота, которому снова помешали, когда он собирался пролить человечью кровь, зло засверкали. Сигурд раздраженно нахмурился. Он не мог постоянно противоречить жрецу, поскольку знал: этот старик ждет кровавых жертвоприношений и даже нуждается в них, особенно на христианской земле.

– В чем дело, Ворон? – спросил ярл.

– Евангелие, мой господин, – произнес я, хватаясь за мысль о книге, как рука, опущенная под воду, сжимает пойманную семгу. – Что ты станешь с ним делать?

Тяжесть устремленных на меня взглядов сдавила мне грудь и наполнила живот расплавленным железом. Сигурд почесал бороду.

– Не знаю. Решим после, когда это дерьмо уже не будет дышать воздухом, предназначенным для лучших людей.

По низкой облачной кровле, с которой сливались промокшие снасти кораблей, прогрохотала железная колесница Тора.

– Эльдред собирался продать евангелие императору франков, – сказал я, заглушая голоса, сыпавшие в олдермена оскорблениями. – Знаем мы немного, но одно ясно: за книгу можно выручить целый клад. Этот, – я указал на Эльдреда, – ужасно жаден до серебра.

– Ну так что? – Сигурд нетерпеливо взмахнул рукой.

– Мы поплывем вверх по реке и продадим евангелие императору, – выпалил я, борясь с соблазном взглянуть на Кинетрит и увидеть, довольна ли она моими стараниями.

Неодобрительный гул в толпе Сигурдовых волков, точно эхо, подхватил доносившиеся с запада раскаты грома.

– Мы будем мертвы прежде, чем успеем сойти на берег, – отрезал Улаф так, будто никто не говорил ничего глупее с тех самых пор, как Тюр вложил руку в пасть волка Фенрира. – Император не слишком-то любит язычников. Или ты, парень, об этом не слыхал?

– Христианских стрел из тебя будет торчать больше, чем волос из Брамова носа, – добавил Флоки Черный, бессмысленно плюнув в дождь.

– Нет, если за нас будет говорить христианский лорд! – Я кивнул на Эльдреда. – И еще христианский монах. То, что могло бы достаться англичанам, достанется нам. Пусть франкийское серебро послужит нам платой за людей, которых мы потеряли.

После мгновения тишины, тяжелой, как гора, рыжую бороду Свейна раздвинула плутоватая улыбка:

– Слыхал я, этот король франков до того богат, что даже яйца у него из чистого золота.

– А мочится он святой водой, – сказал Улаф, предостерегающе подняв толстый палец, – и от этой святой воды с грязного язычника вроде тебя, Рыжий, тут же слезет шкура.

– Так мы отрежем его змею, прежде чем украсть яйца, – брякнул Брам Медведь.

Раздался хохот, перешедший в возбужденное бормотание. Моя затея начинала нравиться волкам.