Сыны грома

В холодном небе, которое, светлея, становилось ярко-голубым, ссорились грачи. Пустельги парили на ветру, высматривая полевок в высокой траве.

– Там, Сигурд, в камышах, мы будем защищены от течения, – чирикнул отец Эгфрит, указав вниз от «Змея» и «Фьорд-Элька».

Внезапный порыв подхватил подолы монашеских сутан. Несмотря на рокот реки, я на расстоянии хорошего выстрела из лука услыхал шум близлежащего букового леса: лист звенел о лист, ветвь, скрипя, задевала ветвь.

– Стало быть, отец Эгфрит, язычник понимает английский? – спросил один из церковников, посмотрев на Сигурда так, как на ярмарке разглядывают коня.

– Дикарский язык, – сказал низкорослый рябой священник, криво улыбнувшись (ведь он и его собратья сами пользовались этим наречьем), – но, если зверь, – он кивнул на Сигурда, – вообще разговаривает, укротить его будет проще, чем ту суку, которую император отдал аббатисе Берте. – Эгфрит перевел взгляд на меня, а потом снова на Сигурда так же быстро, как ящерица выбрасывает и прячет язык. Низкорослый раб Христов, перекрестясь, пояснил: – Я слышал, она не произнесла не слова.

– Идем, Сигурд, – произнес Эгфрит. – Тебе пришло время открыть истинный путь и узнать, как отрадно войти в стадо Пастыря.

Неужели это вправду должно случиться? Неужели Сигурд решил предать своих богов ради Белого Христа? От таких мыслей у меня подвело живот.

– Будут ли остальные совершать омовение, Эгфрит? – спросил священник, с виду самый богатый, оглядывая нашу волчью стаю.

Викинги смотрели недоверчиво, их бородатые лица были неподвижны, как камни. Эгфрит собрался ответить, но Сигурд, опередив его, прогрохотал:

– Некоторые из них охотнее сделали бы из твоих костей кашу.

Священник вздрогнул. Где-то поблизости старый Асгот бормотал странные заклинания: видно, просил обитателей Асгарда рассеять те чары, которыми христиане намеревались одурманить Сигурда. Быть может, при виде этой картины бог Эгфрита потирал руки, зная, что викинги привыкли повсюду следовать за своим ярлом.

– Раздевайся, – сказал Эгфрит, принужденно улыбнувшись.

Сигурд кивнул Улафу, и тот велел Бьорну выйти из строя, чтобы принять у ярла плащ и меч. Я помог ему снять кольчугу. Бьорн скатал ее и перебросил через плечо. Сняв рубаху, Сигурд обнажил грудь и плечи, тугие, как ванты «Змея». Его кожа была изборождена мертвенно-белыми шрамами, какие запечатлеваются на теле воина, подобно рунам на живом дереве. У каждой отметины была своя повесть.

– Если он попытается меня утопить, убей его, Ворон, – улыбнулся Сигурд, кивнув на Эгфрита, который разделся до нижней рубахи и казался ребенком в сравнении с нашим ярлом.

Новый порыв ветра растрепал золотые волосы Сигурда по лицу. На мгновение он взглянул в небо, голубое в вышине и белое по краям. Галки, как струйка дыма, тянулись по холодной пустоте, упиваясь ветром, и их неистовое «як-як-як» словно от чего-то нас предостерегало. Сигурд зашел в камыши, до колена увязнув в мягкой болотистой почве. Эгфрит последовал за ним и, оказавшись в темной воде по пояс, содрогнулся.

– Что с Кинетрит? – прокричал я, пытаясь заглушить шум ветра, но монах продолжал боязливо шагать, словно не слыша меня. – Как она, Эгфрит?

– Не сейчас, Ворон, – отрезал он, задыхаясь: холодная вода сжимала его сердце и легкие. – Не мешай вершиться Божьему делу!

– Плевал я на Божье дело! Ответь сейчас же! – рявкнул я.

– Придержи язык, идолопоклонник! – выпалил рябой священнослужитель. Я повернулся к нему, чувствуя, как жар заполняет меня изнутри. – Не препятствуй воле Господа! – крикнул он, злобно вытаращив глаза, похожие на маленькие дырки.

Эпископ Боргон положил коротышке руку на плечо и умиротворяюще произнес:

– Спокойствие, Арно, – а затем перешел на франкский язык.

Тараторя, он указал на меня, и я услышал имя Кинетрит, а также слово diabolus, которым, как я знал от Эгфрита, назывался черт. Худолицый епископ закутал тощее тело в подбитый шелком плащ, а рябой так на меня воззрился, что волосы на мне стали дыбом, точно заледенелая трава. Чтобы я его понял, он нарочно сказал по-английски:

– Тогда ясно, почему аббатисе Берте не удается освободить эту суку от сатанинского семени. Я возьму ореховый прут и своими руками выбью из нее скверну, если будет на то Божья воля.

Я набросился на священника. В мгновение ока его шея оказалась у меня в руке, и я так сжал ее, что только хрящи глотки помешали моим пальцам полностью сомкнуться в кулак. В шуме других голосов я услышал голос Эгфрита:

– Ворон, нет!