Сыны Перуна

Как у Князя нашего слава славная,
Слава славная, слава добрая.
А дружина его вся удалая,
Силой сильная да хоробрая.

Выйдет в поле рать, пыль летит за ней,

И гудит земля от копыт коней.
И от рати той враг бегом бежит,
И под ним опять вся земля дрожит.

С ратью выйдет князь в поле чистое

Да поднимет он буйну голову,
Да посмотрит сам вдаль неистово,
Как глядеть привык с детства, смолоду.

Пусть враги дрожат, когда поднят меч,

И слетают враз главы с сильных плеч.
Не страшны враги добрым молодцам,
Ни Хузарины и ни Половцы.

Только если вдруг на закате дней,

Полетит твоя жизнь — душа в Ирей.
Задымят костры до самих небес,
Зашумит листвой наш дубовый лес.

Придут к нам волхвы, люди божие,

На других людей непохожие.
Запоют тогда гусли струнами
Да на тризне той на Перуновой.

Воины слушали песнь старца молча и у многих из них появился предательский блеск в глазах. Слишком многим из них приходилось хоронить друзей, слишком многие лишились рода-племени, и только воинское братство, ставшее всем им домом и семьей, оставалось для них тем единственным, для чего они жили и за что стоило умереть.

— Хороша твоя песнь, старик, — князь поднялся из-за стола, — только больно уж грустна. Словно беду ты на нас накликать желаешь. Не любо нам сегодня грустить да горевать. Наполняйте, други, кубки свои, давайте пить сегодня за победы наши славные, за удаль молодецкую, за мастерство ратное, без которого не видали б мы тех побед. Пусть строится и растет земля наша, пусть народы покоренные живут на сей земле в мире и согласии, а о тризне нам пока думать рано, дел пока в этом мире видимо-невидимо.

— Слава, слава князю! — в сотни глоток заорали дружинники, приветствуя своего вождя. Снова звенели кубки, вина текли рекой под смех и крики разгулявшегося воинства.

Только Страба боярин после слов князя не кричал, не веселился. Он сидел рядом с опустевшим местом покинувшего пир княжича Игоря и думал свои думы. Руки его заметно дрожали.

Радмир стоял у входа в гридницу в полном боевом снаряжении. Он тоже слушал задушевную песнь старца, а также речь князя и его дружинников, но в отличие от них он не пировал, не веселился. Сегодня ему предстояла бессонная ночь, он должен был этой ночью стеречь княжий сон у его опочивальни, как пояснил Хрипун, по повелению княжича Игоря. В двух шагах от Радмира стоял закадычный товарищ и сородич Ропша, важно поглядывая по сторонам.

6

Пир продолжался до глубокой ночи, и уже за полночь лихое воинство разбрелось по своим спальням и углам, часть пирующих, свободных от службы и не обремененных другими делами, отправилась в город на поиски приключений да плотских утех. Олег уснул крепким спокойным сном в отведенной ему слугами Игоря светлице под неусыпным надзором Ропши и Радмира, которым в эту ночь выпала почетная задача оберегать его сон. Тишину ночи нарушали только изредка доносившиеся со двора крики захмелевших ночных гуляк, да и то едва слышные. Место, где почивал князь, находилось в самом дальнем конце Игоревых хором, и звуки сюда почти не доходили.

Радмир и Ропша негромко переговаривались, изредка поглядывая в окошко, через которое в светлицу проникал мягкий лунный свет. Запалив от старой обгоревшей свечи новую, Радмир уселся на прочную дубовую лавку и положив на колени подаренный Гориком меч, прислонился спиной к стене.

— Скучаешь по Поречному? — спросил Радмир задумчивого Ропшу, который понемногу начал клевать носом. — Родичи у тебя ведь там остались.

— Да, бывает немного, — вздрогнув, ответил разбуженный страж, — а ты, я смотрю, здесь совсем освоился.

— Так ведь у меня там не осталось никого. Оба лучших друга погибли, семью тоже убили, даже коня любимого и того потерял, — юноша тяжело вздохнул.

— А Зоряна как же, не жаль ее было русу отдавать, ведь у тебя вроде с ней любовь была?

— Она сама себе жениха выбрала, да и не любовь то вовсе, а так, детские мечты, — усмехнулся Радмир и задумался, вспомнив свою бывшую зазнобу.

Вокруг трепещущего пламени горевшей свечи одиноко порхал мотылек.

— Да уж мечты, вот только сейчас ты-то, смотрю, на свейскую боярышню глаз положил, — заговорщицки подмигнув приятелю, хохотнул Ропша. — Хороша баба, ничего не скажешь, хоть и не девка уж, постарше нас с тобой будет.

Щеки Радмира слегка порозовели от этих слов.