Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)

– Да, я не отрицаю, что такой случай, который может повториться дважды совершенно одинаково, служит уроком. Таких случаев много, и они воспитывают человека, это и дядя Эбнер всегда говорил; но на один такой случай найдется сорок миллионов других, которые не повторяются дважды одинаково – и от них нет никакой пользы: поучительного в них не больше, чем в оспе. Ежели ты схватил ее, то бесполезно жалеть о том, что не предохранил себя прививкой, а также бесполезно делать прививку после болезни, потому что оспа бывает только раз. Но с другой стороны, дядя Эбнер говорил, что человек, который хоть однажды схватил быка за хвост, приобрел в шестьдесят или семьдесят раз больше знаний, чем тот, кто этого не делал, и что человек, который попробует втащить кошку домой за хвост, приобретет знания, которые всегда будут для него полезны и никогда не сделаются неясными или сомнительными. Но я могу тебя уверить, Джим, что дядя Эбнер не одобрял людей, которые вечно стараются извлечь урок из всего, что бы ни случилось, хотя бы…

Но Джим спал. Том выглядел сконфуженным, потому что человек, знаете, всегда чувствует себя неловко, если он говорит необыкновенно умно и думает, что другой им восхищается, а этот другой, оказывается, заснул. Конечно, ему не следовало засыпать, потому что это свинство; но чем умнее человек говорит, тем вернее он усыпляет, так что, если разобраться хорошенько, ни одна сторона тут не виновата – обе заслуживают порицания.

Джим начал храпеть – сначала нежно и жалобно, потом с долгим присвистом, потом пустил с полдюжины ужасных храпов, точно последняя вода выливается из крана в ванну, потом повторил то же самое еще сильнее и с таким фырканьем и хрипеньем, словно корова, подавившаяся насмерть. А когда человек добрался до этой точки, то дальше уж ему идти некуда и он может разбудить спящего в соседнем доме, хотя бы тот накачался опиумом, но сам не просыпается, хотя весь этот ужасный шум происходит не далее трех дюймов от его ушей. Это, по-моему, самая удивительная вещь на свете. Но стоит вам чиркнуть спичкой, чтобы зажечь свечу, и он проснется от этого шума. Я бы желал знать, чем это объяснить, но кажется, нет никакого способа доискаться причины. Вот и тут Джим переполошил всю пустыню. Звери сбегались издалека посмотреть, что тут происходит; сам он был ближе к тому шуму, чем кто бы то ни был или что бы то ни было, и он один из всех тварей не был обеспокоен им. Мы кричали ему, орали – никакого действия; но первый же слабый, ничтожный шум необычайного рода разбудил его. Нет, сэр; я много думал об этом, Том также, но нет никакого способа объяснить, почему храпящий не слышит собственного храпа.

Джим сказал, что он вовсе не спал: он только закрыл глаза, чтобы лучше слышать.

Том ответил, что никто его не обвиняет.

Это, кажется, заставило его подумать, что лучше бы ему ничего не говорить. Должно быть, ему хотелось перевести разговор на другое, потому что он принялся костить на чем свет стоит погонщика верблюдов, как всегда делают люди, когда их поймают на чем-нибудь и им хочется отвлечь внимание на кого-нибудь другого. Он разносил погонщика верблюдов, как умел, и мне пришлось согласиться с ним, а дервиша расхваливал, как умел, и мне тоже пришлось согласиться с ним. Но Том сказал:

– Я не думаю этого. Ты называешь дервиша щедрым, добрым и бескорыстным, но я этого не нахожу. Ведь он не искал другого бедного дервиша? Нет, не искал. Если он был такой бескорыстный, то почему он не зашел туда сам, не набил кармана драгоценностями и не удовольствовался этим? Нет, сэр, он искал человека с сот ней верблюдов. Он хотел уйти со всеми сокровищами, какие только можно было забрать.

– Как же, господин Том, он хотел делать честно и благородно; он брал только пятьдесят верблюдов.

– Потому что знал, что в конце концов все будут его.

– Господин Том, он сказал тому человеку, что он станет слепой.

– Да, потому что он понимал характер этого человека. Это был тот самый человек, какого он искал, – человек, который никогда не верит слову другого или честности другого, потому что сам бесчестен. Я утверждаю, что есть множество таких людей, как этот дервиш. Они плутуют направо и налево, но умеют делать это так, что кажется, будто обманутые ими сами плутуют. Они всегда действуют согласно букве закона, и нет никакой возможности привлечь их к ответу. Они никому не натирают глаза мазью – о, нет; это было бы грешно; но они умеют так одурачить вас, что вы сами натретесь ею и сами себя ослепите. Я согласен, что дервиш и погонщик верблюдов были два сапога пара – один ловкий, хитрый, смышленый мошенник, другой тупой, грубый и невежественный, – но оба мошенники.

– Господин Том, а как вы полагаете, есть теперь на свете эта мазь?

– Да, дядя Эбнер говорит, что есть. Он говорит, что ее фабрикуют в Нью-Йорке, и натирают ею глаза сельским жителям, и показывают им все железные дороги на свете, и они идут и завладевают ими, а тогда им натирают другой глаз, и желают счастливого пути, и уходят от них с железными дорогами. Но вот и холм с сокровищами. Спустимся!