Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)

Да, сэр, так оно и было. Теперь все стало ясно, как день. Ураган засыпал их песком, и дикие звери не могли добраться до них, а ветер отрыл их тела, когда они уже высохли, как бумага, и не годились для еды. Мне кажется тогда, что мы жалели бедняков и горевали о них, как только можно жалеть и горевать о людях, но я ошибался; смерть этого последнего каравана еще сильнее огорчила нас, гораздо сильнее. Видите ли, те были совсем чужие люди для нас, мы совсем не познакомились с ними, разве немножко со стариком, который стерег девушку; другое дело – последний караван. Мы следовали за ним целую ночь и почти целый день и под конец искренне подружились с этими людьми и познакомились с ними. Я пришел к тому, что самое верное средство удостовериться, любите ли вы кого-нибудь или ненавидите, это путешествовать с ним. Так вот и с этими людьми. Нам они сразу понравились, а когда мы путешествовали с ними, то стали настоящими друзьями. Чем дольше мы путешествовали с ними, чем лучше знакомились с их житьем-бытьем, тем сильнее и сильнее они нам нравились и тем больше и больше мы радовались этой встрече. Мы так хорошо познакомились с некоторыми, что называли их по именам, когда разговаривали о них, и вскоре так сошлись и подружились с ними, что стали обходиться без приставки мисс или мистер, а называли просто имя, и это не выходило невежливо, а напротив, казалось вполне естественно. Разумеется, это были не их собственные имена, а те, которые мы им дали. Тут были мистер Александр Робинзон и мисс Аделайн Робинзон, и полковник Джэкоб Мак-Дугаль и мисс Герриэт МакДугаль, и судья Джереми Бутлер и молодой Бешрэд Бутлер – эти были главные начальники, в великолепных зеленых тюрбанах, с турецкими саблями и разодетые, как Великий Могол, – и их семьи. Но когда мы хорошо познакомились с ними и крепко полюбили их, то они стали для нас уже не мистер, и не судья, и не что-нибудь подобное, а попросту Эллек, и Эдди, и Джэк, и Гетти, и Бек, и так далее.

И, знаете ли, чем больше вы делите с людьми их радости и горести, тем они вам ближе и дороже становятся. Да, мы не были холодны и равнодушны, как большинство путешественников, – мы были дружелюбны и общительны и принимали участие во всем, что происходило; и караван мог быть уверен, что мы отзовемся на всякое событие, каково бы оно ни было.

Когда они делали привал, мы тоже делали привал, как раз над их головами, на высоте тысячи или тысячи двухсот футов. Когда они садились обедать, мы делали то же; за компанию оно было гораздо приятнее. Когда они играли свадьбу (в тот же вечер Бек и Эдди повенчались), мы надели на себя самые крахмальные из профессорских манишек, а когда они устроили танцы, мы тоже отплясывали наверху.

Но горе и беда особенно сближают людей, и мы окончательно подружились с ними на похоронах. Они происходили утром, чуть свет. Мы не знали покойника, и он был не из нашего кружка, но это не делало разницы. Он принадлежал к каравану, и этого было довольно; вряд ли проливались над ним более искренние слезы, чем те, которые мы роняли на него с высоты тысячи ста футов.

Да, расстаться с этим караваном было для нас гораздо тяжелее, чем с теми, первыми, которые были нам сравнительно незнакомы и умерли так давно. С этими мы познакомились, когда они еще были живы, и полюбили их, и вот смерть похитила их на наших глазах, и мы остались одинокими среди громадной пустыни. Это было очень грустно, и мы находили, что не стоит и заводить новых друзей во время этого путешествия, если и их придется потерять так же, как этих.

Мы не могли удержаться от разговоров о них, и они постоянно вспоминались нам совершенно такими, какими мы их знали в то время, когда все мы были живы и счастливы. Мы видели линию каравана, и светлые острия копий, сверкающие на солнце, и верблюдов, идущих вразвалку, видели свадьбу и похороны, но всего чаше видели их на молитве, так как ничто не могло удержать их от нее; как только раздавался призыв, несколько раз в день, они останавливались, поворачивались лицом к востоку, закидывали головы назад, простирали руки и произносили молитву, причем раза четыре-пять становились на колени, падали ниц и прикасались лбами к земле.

Собственно говоря, нам бы не следовало разговаривать о них, как бы ни были они милы в своей жизни, как бы ни были нам дороги при жизни и после смерти, потому что это ни к чему не приводило, а только нагоняло на нас тоску. Джим говорил, что он постарается жить как можно добродетельнее, чтобы встретиться с ними в лучшем мире, а Том промолчал и не сказал ему, что они только магометане: зачем было разочаровывать его, он и так был огорчен.

Проснувшись на следующее утро, мы чувствовали себя веселее, а выспались мы отлично, потому что песок самая лучшая из постелей, и я не знаю, почему люди, которые могут достать его, не пользуются им. Он также служит отличным балластом; никогда еще шар не держался так устойчиво.

Том считал, что у нас его тонн двадцать, и недоумевал, что нам с ним делать, так как песок был отличный и выбрасывать его не было смысла. Джим и говорит: