Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна

Я увидал, что вляпался, и не знал, что сказать. Она обождала, все не сводя с меня глаз, а потом проговорила:

— И как же это пришла им идиотская мысль собирать ежевику ночью?

— Но… они… видите… они говорили, что у них фонарь и…

— О, прикуси язык! Опомнись немножко; зачем нужна была им еще и собака? Для охоты за ежевикой?

— Я думаю… они… они…

— Ну, Том Соуэр, что повернется сказать еще твой язык в прибавку к этому вранью? Говори… но предупреждаю тебя прежде чем ты откроешь рот, я не поверю ни одному твоему слову. Ты с Гекком был занят чем-нибудь, что вовсе не ваше дело… я знаю это отлично, потому что знаю обоих вас. Прошу тебя объяснить мне и эту собаку, и ежевику, и фонарь, и весь прочий вздор. И говори не мямля… слышишь?

Том казался оскорбленным и проговорил с достоинством:

— Мне очень жаль, что с Гекком обходятся так, и из-за того только, что он обмолвился… а это может случиться со всяким.

— В чем обмолвился?

— Он назвал ежевику, разумея, понятным образом, землянику.

— Том Соуэр, если ты взорвешь меня окончательно, я…

— Тетя Салли, не подозревая того… и без всякого желания с вашей стороны, разумеется… вы в большом заблуждении. Если бы вы изучали хорошенько естественную историю, то знали бы, что решительно во всем мире… за исключением только Арканзаса, в котором мы теперь… принято искать землянику именно с собаками и фонарем…

Но тетя Салли кинулась вперед, налетела на него и сбила с ног. Она была взбешена до того, что захлебывалась от брани, и слова так и стремились у нее непрерывным потоком. Тому только этого и хотелось. Он не препятствовал ей изливать свою злобу, пока не устанет; потом следовало оставить ее в покое и дать ей остыть. После всего этого ей будет так досадно самой на себя, что она не заговорит уже о том же предмете и другим говорить не позволит. Именно так и произошло. Когда она утомилась и вынуждена была замолчать, Том сказал совершенно спокойно:

— Все же, тетя Салли…

— Молчать! — крикнула она. — Не хочу слышать ни слова от вас!

Мы были в безопасности, значить. Нас не тревожили более насчет того, что мы запоздали. Том провел это мастерски.

VII

Бенни было не весела и даже вздыхала по временам; однако, она разговорилась, стала расспрашивать о Мэри, о Сиде, о тете Полли; мало-помалу гроза прошла у тети Салли: она снова развеселилась, начала тоже осведомляться о всех, словом, стала такою миленькою, как всегда, и наш ужин прошел шумно и весело. Один только старик наш почти не принимал участия в беседе, был рассеян, тревожен и вздыхал частенько. Даже больно было смотреть, до чего он грустен и расстроен.

Немного спустя после ужина к нам постучали, и из двери высунул голову какой-то негр. Он кланялся и расшаркивался, держа в руках свою старую соломенную шляпу, и говорил, что масса Брэс стоит у забора, зовет Юпитера… и сердится очень на то, что ему приходится ждать своего ужина из-за брата. Не может ли масса Силас сказать, где же он?

Никогда еще я не видывал дядю Силаса таким резким и гневным. Он крикнул: «Разве я сторож его брату?..», но тотчас осекся, как будто пожалев о том, что вырвалось у него, и сказал уже мягко:

— Не повторяй этих слов, Билли; ты меня озадачил вопросом, а я теперь такой раздражительный стал, мне нездоровится эти дни и я часто не владею собой! Скажи просто, что его здесь нет.

Когда негр ушел, он встал и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, бормоча что-то про себя и запуская руки себе в волосы. Право, грустно было смотреть на него! Тетя Салли шепнула нам, что не надо обращать внимания на то, что он делает, потому что это его смущает. Она говорила, что он теперь все задумывается, именно с тех пор, как начались эти неприятности, и что он даже мало сознает что-нибудь, когда эти думы на него наседают. Он теперь чаще прежнего ходит во сне, блуждает по всему дому, иногда даже и выйдет с крыльца, и это все во сне. Если бы нам случилось увидеть его в такое время, мы должны были не окликать его и оставить в покое. Она думала, что вреда ему это не приносит, даже пользу делает, может быть. Бенни была лучшим утешением для него в это последнее время; она как будто знала, когда надо его уговаривать и когда оставить в покое.

Он все ходил взад и вперед, бормоча что-то про себя, и стал уже заметно наконец уставать. Тогда Бенни подошла к старику, приластилась к нему сбоку, обвила его одной рукой вокруг пояса, а другою взяла его за руку и стала ходить вместе с ним. Он улыбнулся ей, нагнулся и поцеловал ее; мало-помалу с лица его исчезло грустное выражение, и Бенни могла уговорить его пойти к себе. В их взаимном обращении было столько ласки, что было приятно смотреть на них.