— Но, нет, — сказал он, — это только испуг придал ему эту вспышку силы и она скоро угасла, разумеется. Он упал среди чащи и умер там но недостатку чьей-либо помощи..
И дядя Силас принялся снова рыдать, упрекая себя и говоря, что на нем теперь печать Каина и что он опозорил свою семью; его уличат и повесят. Том возражал ему, говоря:
— Нет, вас не уличат, потому что вы не убивали его. Один ваш удар не мог причинить ему смерти. Убил его кто-либо другой.
— Я, а никто другой! — отвечал старик. — Кто другой имел что-нибудь против него?.. Кто мог иметь что-нибудь против него.
Он смотрел на нас, как бы надеясь, что мы назовем лицо, которое могло бы питать вражду к такому безобидному, ничтожному человеку, но мы не нашлись, что сказать; он заметил это и лицо его омрачилось более прежнего. Я не видывал никогда такого скорбного, жалкого выражения! Но Том вдруг спохватился и сказал:
— Позвольте, кто-то зарыл его. Кто же…
Он оборвался на полслове и я понял почему. У меня мороз пробежал по коже, когда он только заговорил: я перед тем еще вспомнил, что мы видели, как дядя Силас бродил с заступом в ту ночь. И я знал, что и Бенни видела его тогда; она как-то раз упомянула об этом. Том, не докончив своей фразы, заговорил тотчас о другом; он умолял дядю Силаса молчать, к чему присоединились и мы все; но Том утверждал, что он даже обязан это сделать: ему нечего было доносить самому на себя, а если он промолчит, то никто его и не заподозрит; если же все откроется и ему будет худо, это сокрушит сердце всей его семье, убьет всех, а добра от этого никому не выйдет. В конце концов старик дал слово молчать; мы все ожили и старались его ободрить. Мы говорили ему, что от него требуется только, чтобы он сидел себе спокойно, а там скоро все пройдет и забудется. Кому придет в голову заподозрить дядю Силаса, толковали мы, когда он такой добрый, ласковый и пользуется такою хорошею репутациею. Том говорил приветливо, от чистого сердца: только подумайте минуту, порассудите. Вот наш дядя Силас: он состоит здесь проповедником уже много лет… и бескорыстно; все эти годы он делает добро, оказывает услуги, по мере своих сил… и тоже бескорыстно; все его любят, уважают; он живет всегда мирно, занимается одним своим делом, словом, последний человек во всем округе, который был бы способен тронуть другого. Подозревать его? Да это так же невозможно, как…
— Именем закона штата Арканзас… арестую вас по подозрению в убийстве Юпитера Денлапа! — прогремел голос шерифа на пороге комнаты.
Настало что-то ужасное. Тетя Салли и Бенни кинулись к дяде Силасу, крича и рыдая, обнимали его, прижимали к своей груди; тетя Салли гнала всех прочь, говорила, что не даст его, не позволит взять, а негры собрались у дверей, тоже плача… Я не мог вынести этого, сердце у меня разрывалось, и я убежал.
Его засадили в маленький острог в конце поселка, и все мы отправились с ним проститься. Том снова расходился и говорит мне:
— Знаешь, у нас впереди большой подвиг; мы подвергнемся разным опасностям, но освободим старика в одну темнейшую ночь. Да, Гекк, молва об этом разнесется повсюду и мы прославимся!.. — Но дядя Силас расстроил весь этот чудный план, лишь только Том намекнул на него. Он сказал, что считает своим долгом подвергнуться тому, чего требуют законы, и не тронется из тюрьмы, хотя бы даже в ней и двери не было. Это разочаровало Тома и даже глубоко огорчило его, но нечего было делать, приходились с этим мириться.
Тем не менее Том считал себя ответственным за все происшедшее и обязанным поэтому возвратить свободу дяде Силасу; он просил тетю Салли не падать духом, потому что намеревался стараться день и ночь о том, чтобы доказать невинность старика. Тетя Салли ласкала его, благодарила, говоря, что верит в его готовность употребить все свои усилия, и просила его помогать Бенни в присмотре за домом и за детьми. Потом, поплакав и распростясь, мы все воротились на ферму, а тетя Салли осталась на месяц у жены тюремного сторожа, в ожидании суда, который был назначен на октябрь.
XI