Сжигая запреты

Все, что у меня есть, Марин… Просыпайся же… Пожалуйста…

– Мы вливаем то, что у нас есть… Но ваша жена продолжает терять кровь... Врачи не могут остановить... Возможно, придется удалить матку… Много повреждений... Кроме того, случился дважды бронхоспазм… – голос медсестры до меня словно сквозь толщу воды доносится. – Я не должна вам этого говорить… Просто чтобы вы понимали, что она сейчас переносит… Тяжелый случай…

Она выполняет свою работу оперативно, но у меня все равно возникает навязчивое впечатление, что тянется этот проклятый миг чрезвычайно долго. Счет ведь идет на секунды, а люди по своей природе так безбожно медлительны.

– Как назовете дочку? – спрашивает медсестра, когда поток информации по поводу состояния моей Маринки иссякает, и в кабинете застывает еще более мучительная, чем ее болтовня, тишина.

– Дарина, – сухо отвечаю я.

Едва ворочаю языком. Восприятие обостряется, и дышать совсем уж тяжело становится. Еще и этот гул по всему телу, будто у меня за раз всю кровь, что имеется, выкачивают. В целом, я не против. Если надо, пусть забирают все.

– Ой, у меня внучка тоже Даринка! А вы знаете, что это женский вариант от имени персидского царя Дария? В переводе с этого древнего языка – побеждающая. Красиво и сильно!

На эти слова я не реагирую. Нет желания делиться тем, что толкнуло выбрать именно это имя. Но в том, что наша дочь побеждающая, я не сомневаюсь, даже не зная всех этих описаний. Начнем с того, как она умудрилась закрепиться в теле моей Маринки. Процент попадания все-таки был мизерным.

Это ведь являлось чудом. Мы приняли. Давайте дальше.

На выходе из кабинета придерживаю медсестру за руку.

– Скажите, что я отстегну на клинику миллион, – глядя в глаза такой же смертной, как и я, пытаюсь договориться с самой жизнью. – Три миллиона[11], – повышаю ставки. И снова сомневаюсь, что этого достаточно. – Сколько скажете! – реально готов отдать все, чем владею. Ибо без Маринки – зачем все это? Незачем! – Господи… Просто пусть делают возможное и невозможное! Спасите мою жену!

– Они делают, – заверяет и ускользает.

А я снова остаюсь один на один со временем, над которым не властен. И в этот промежуток уже реально горю и разрушаюсь.

Марина, блядь…

Маринка…

Что ты там, мать твою, делаешь? Мы так не договаривались! Я приказываю тебе возвращаться!

Из нутра выталкивается непереносимо тяжелый, будто последний, вздох. А после него грудь сечет, сечет, сечет… Вспарывает мышцы изнутри. Пускает кровь, которой и без того мало осталось. Прижигает плоть до черноты.

Эмоционально хочется агрессивно метаться по периметру, крушить мебель и стены, в ярости сдирать собственную кожу, биться в истерике и орать, орать, орать… Затопить мир всем тем ужасом, что теснится в моем теле.

Но физически мой организм охватывает такое оцепенение, что даже моргаю и дышу с огромным трудом. Каждую секунду я медленно умираю, не врал. Клетка за клеткой уходит из моего тела жизнь.

Я понимаю, что у меня теперь есть человек, который зависит только от меня – дочь. Осознаю, что ее нужно выхаживать, воспитывать, растить и любить. Но при мысли, что все это придется делать без Маринки, я сбрасываю шкуру и в конвульсиях подыхаю. Самое странное, что этот страх никак не получается взять под контроль и заблокировать. Он слишком большой. Он поражает все системы в моем организме. Он жрет меня с алчностью той твари, которая всегда была со мной, только и дожидаясь момента, когда я ослабну, чтобы вгрызться в мою плоть и утолить взращиваемый годами голод.

Маринка… Слышишь меня?

Я здесь, родная. Слышишь? Вот я – весь перед тобой. Нараспашку. Весь твой. Ты не можешь уйти! Хочешь угробить меня? Ты в моем организме жизненно важный орган. Ты, блядь, мое сердце! Вросла и корни на остальные органы пустила. В легких – ты. В мозгу – ты. В венах и артериях – ты. Мать твою, даже в капиллярах! В глотке, в печени, в нервных волокнах – везде! Возвращайся, иначе будет разрушен целый гребаный мир!

Я бы мог заметить, что проходит мучительно много времени, прежде чем дверь операционной вновь распахивается. Но любое сравнение будет гребаным преуменьшением. Ничего не отразит тех тысяч адских смертей, что я за этот промежуток проживаю.

Снова и снова.

Когда же из операционной выбегает та пожилая медсестра, фанатом которой я за эту ночь успел стать, и сообщает, что после вливания моего донорского материала врачам удалось остановить кровотечение, мой саркофаг терпит крушение и, разбиваясь, осыпается прахом.