Сжигая запреты

Когда этот лось распустил сопли, чисто по-человечески стало его жалко. Когда он в приступе бешенства транслировал, какие мы с Маринкой две подлые мрази, принимал это с пониманием. Когда он грозил отцом и проблемами для бати Чаруша, сдержанно радовался, что все это выслушиваю я, а не моя Маринка.

Но, блядь… Тогда еще просто не понимал, что мелкий сученыш сумеет пробить мою бронь.

– Твоя Маринка? Твоя?! – завопил он в какой-то момент, задыхаясь от эмоций, словно от астмы. – Думаешь, она такая вся чистенькая? А ты в курсе, что ее чуть не раскатали на толпу?! Это она тебе рассказывала?

Я, ясное дело, оцепенел. А Орос, уловив мое абсолютное потрясение, зло заржал.

– Ту ночь, когда мы столкнулись в баре, помнишь? Где ты был, пока на ней рвали шмот? Где ты был, пока ее втаптывали голой в грязь? Где ты был, пока ее в шесть рук шлифовали? Трахал очередную шмару? А я спасал Рину! Я!!! Вырвал ее из вонючих лап ублюдков, когда один из них уже членом о ее задницу терся! Я был с ней после! Я!!! На моем плече она плакала! А ты, блядь, даже не знаешь о том, что с ней случилось! Никто не знает! Только я! Я!!! Она, возможно, только благодаря мне жива осталась!

Я развернулся и вышел. Не глядя по сторонам, выбрался на улицу. Сел в тачку и уехал. К даче Чарушиных, на пирс притащился бессознательно. В тот момент я просто не давал своему мозгу работать. Блокировал мысли. Покорялся инстинктам.

И что же на месте? Я задыхаюсь от боли. Она нарастает за моей грудиной как нечто физическое, но не имеющее норм развития и пределов мощности. Разворачивается как нечто неуклюжее и невообразимо габаритное, грозящее разорвать меня к херам. Пульсирует как нечто запредельно злое и зверски отчаянное, сводя меня с ума.

Я смотрю на бурлящее синевой море, слушаю шум волн… А вижу свою мелкую, хрупкую и беззащитную Маринку. Представляю, что с ней происходило. Вспоминаю тот момент, когда она упала на сцене и будто у меня на глазах разбилась. По телу такой озноб несется, что при содрогании все мышцы болью и жаром сводит.

Чувствовал ведь, что нечто страшное с ней случилось.

Но тогда думал, что из-за меня сломалась… Думал, что мои слова и действия ее так сильно ранили… Думал, что сердце ей разбил… А это была вся она. Разорвали.

– Дань… – разрезает пространство Маринкин тихий голос. Проходя расстояние, будто физически мне в затылок ударяется. Простреливает все нервные окончания там. Взрывает, раскидывая по сторонам жар. В голову бьет, по плечам, рукам и по спине скатывается… Пока не охватывает все. – Данечка…

Заставляю себя обернуться. Заставляю себя встретиться с ней взглядами. Заставляю себя в этот же миг упрятать все свои чувства.

Не знаю, что по факту получается. Потому как Маринка тоже строит невозмутимость, но в глазах я вижу беспокойство. А еще… В них горит страх. Тот самый, который относительно нее так хорошо знаком мне.

Не разочаровать… Не оттолкнуть… Не потерять…

«Не отдам… Не отдам… Не отдам…», – уверен, что сейчас мы выдаем это вместе.

– Что ты здесь делаешь? – улыбается моя сильная девочка. И у меня еще крепче болит. Разрывает, блядь! – Почему ты уехал, ничего не сказав?

– Извини, – сиплю почти ровно.

Она с готовностью кивает. А я, не сдержавшись, пристально ее разглядываю. Смотрю будто другими глазами. Особенно четко подмечаю то, насколько она маленькая и худенькая.

Какая тварь посмела только подумать к ней прикоснуться?

Мать вашу… Мать!

Это тот момент жизни, когда я ненавижу всю нашу огромную Вселенную. Когда я готов ее уничтожить ради своего мира – Маринки.

– Пойдем в дом, Дань, – зовет она.

И я, моргнув, затуманенным взором смотрю на место, где прошла большая часть нашего детства.

– Идем, Дань… Пожалуйста…

Иду, конечно. Просто делаю то, о чем она просит. И на том вся моя мотивация.

На улице не холодно, но когда мы оказываемся в доме, меня вдруг начинает потряхивать, будто мороз из тела выходит.

Маринка ничего не спрашивает. Ни одного вопроса не задает. Ее будто бы вовсе не волнует, как прошел наш с Оросом разговор. И это, на самом деле, очень показательно.

Она боится спрашивать.

Мать вашу… Моя Маринка боится!

Она проходит на кухню. Я – следом за ней, ускоряя шаг. Не даю ей сделать то, зачем она сюда шла. Обнимаю сзади. Вдыхая запах волос, скольжу ладонями на живот. Только когда руки там замирают, осознаю: она ведь уже была беременна, когда это случилось.

И все. Меня взрывает.

– Это правда? – лишь по тому, как ломается мой голос, можно понять, о чем я спрашиваю.

Маринка понимает.

Вздрагивает. И судорожно вздыхает.

– Что именно, Дань?

– Насилие… – даже произносить это слово стремно. Оно вырывает нутро и, протаскивая его наружу, обжигает по пути всю слизистую. – Ответь мне, Марин… Да или нет?

– Черт возьми… – выдыхает она со свистом.

Кажется, что злится. Не желает, чтобы я знал. В этом плане сейчас ее понимаю как никто. Но мне нужно знать!

– Ма-ри-на, – дожимаю интонациями.

И она вновь вздрагивает. Издавая какой-то сдавленный, будто всхлип, звук, начинает трястись.