Та, чьё второе имя Танит

…Нос хвостом осеняя, пролилась кольцами лунного света на землю белая змея. Тело её длилось, перетекая бесконечно. Белизна его сияла-высветляла окружающую тьму.

Свернувшаяся привольными изгибами белизна связывала и отпускала, ограничивала и соединяла. До самого кончика хвоста, вложенного в жаркую пасть!

А под белизной светилась живость, буро-красная, трепещущая и тёплая.

Она струилась, светясь, будто дорога, наполненная и дарящая жизнь. И повороты её напоминали жизненные: чтобы продвинуться вперёд, надо было взять разгон и назад откатиться.

Чудный змееобразный лабиринт!

Но стоп! Дорога извернулась плотным узлом! Болезненным заворотом! Грозящим смертью!

Бласт с ужасом проснулся. Ида пристально смотрела на него.

– Пора! Отплываем!

Бласт и хотел бы рассказать ей свой сон, но она не понимала его. «Вот, насмотрелся на вожделенные бараньи кишки, снится теперь всякая дрянь с изгибами! Хоть гадай по этой требухе! Аж вспотел весь от жути!» – Бласт подскочил и, взъерошив густую шкуру, отряхнулся. От берегового песка. И от гудящих мыслей.

11

После прохода Босфора оставалось всего ничего до цели путешествия. Непогода не оставляла «Афину». Команда нервничала. Два других парусника, вместе с которыми они отправились в поход, как-то растворились в сбитне опускающегося неба и взлетающих волн.

Капитана уже не волновало, остались ли там, на побережье, причалы? Да и люди, с кем вести торговлю, – остались ли? Его уже не заботили даже новые карты. Он метался с одного борта на другой, орал на команду, нервно грыз кулак.

А море, называемое на старых картах «Амазонский понт», настолько изменилось, что стало неузнаваемым. Изменились его очертания, да и сам дух. Не зря, видимо, успели прозвать его Чёрным. Дружелюбным оно не выглядело!

Капитан, считающий себя лихим мореходом и всегда презиравший каботажное плаванье, на этот раз плюнул и решил продвигаться вдоль берега, опасаясь неисследованного водоёма подозрительно тёмного цвета. Вода колыхалась черным-черна, будто нафа. Казалось, поднеси огниво – море загорится!

Бласт лучше других понимал боязнь капитана. Уж он-то видел, как горело море год назад, издавая отвратительную серную вонь. И сегодня ещё над водой продолжал стоять остаточный запах серы, будто над исчадием ада.

Моряки, пытавшиеся по привычке наловить рыбы, были удивлены полной безуспешностью этого предприятия. После этого море показалось им ещё черней! Что это за водоём, в котором даже живность не водится!

Бласту, и так не ждавшему ничего хорошего, это и вовсе показалось дурным предзнаменованием!

Вскоре в небе воцарилось полное безумие. Молнии стригли водяные струи, как бешеные. Громы взламывали все мыслимые представления о верхе и низе, кувыркая парусник, как никчёмный листок. Небо кулаками туч лупило с маху по водной поверхности, взбивая её в пену. Волны хлёсткими оплеухами обрушивались на «Афину», выстраивали рядом с ней целый город стен, и тут же обрушивая их, будто затем, чтобы показать, что даже такое великолепие кратковременно. Что уж мечтать о большем ничтожеству, типа человеческого судёнышка!

Ценой огромных усилий капитан отвёл судно подальше от берега, чтобы не оказаться выплеснутым на прибрежные скалы разъярившимся молодым морем. Вода бешено вскипала белейшей пеной, подхватывала парусник, и кружила, и подбрасывала ввысь, и упускала в глубь впадин морских – до спазмов в кишках!

Тьма небесная и тьма морская в круговороте молниеносно менялись местами. А взъярившийся бог морских пучин всё продолжал щедро нарезать глубину высоченными стружками волн, будто масло горячим ножом! Каждая из этих кружевных стружек так и норовила закрутить в себя «Афину». Но пока капитану удавалось храбро взрезать их грудью величественной богини Афины на носу парусника.

Шторм длился уже несколько дней.

Паруса давно сняли, но это не сильно помогло.

Команда обессилела в беспрерывной борьбе за плавучесть судна. Без сна, без отдыха, без нормальной еды. Те, кто отработали смену у руля или с вёслами, «отдыхали», вычерпывая воду, щедро заливавшую беззащитную посудину. Ида вместе с Лией тоже безостановочно трудились с черпаками.

Только Бласт ничем не мог помочь. И ему было хуже всех. Никакая деятельность, не могла отвлечь его от грозящего ужаса погружения в кипящую бездну. К тому же, цепляться за спасительный поплавок парусника в этом взбесившемся водоёме он мог только зубами!