Та, далекая весна

«Все на борьбу с голодом!»

«Помоги голодающему!»

По селу ползли слухи, один страшнее другого:

— На Поволжье людей едят.

— Целые села с голоду умирают, и покойников хоронить некому.

Особенно старались монашки. Шастали из избы в избу и нашептывали:

— Гнев божий за грехи наши обрушился.

— В писании сказано: будет глад и мор по всей земле…

Беспокойное, трудное лето двадцать первого года. Вчистую выгорели поля в хлебородном Поволжье. Уже к середине лета там начался голод.

Надвинулась общая беда и на Крутогорку. Дождей не было с ранней весны. Только в конце июля сжалилось небо: затянулось тяжелыми тучами и пролило несколько ливней.

Радовались и этому:

— Хоть картошка, бог даст, поправится!

Серпам работы в поле не находилось: не погоняешься по загону, когда, как говорится, «от колоса до колоса не слышно человечьего голоса».

Косами смахивали жалкие стебельки. Намолачивали меньше, чем высеяли.

И опять же Макей Парамонов, Захаркины, Тихон Бакин не как другие пострадали. Когда делили монастырскую землю, они себе лучшие куски в долу близ леса ухватили и даже в неурожайном году намолотили столько, что до новины хватит и еще останется.

Только другим от этого радости мало. Надеялись на картошку. Собирали желуди да лебеду — хоть горька, а все ж еда. Благо, несмотря на сушь, лебеда все поля заглушила.

Сами ждали жестокого голода, а газеты, плакаты, что привез Сергунов из города и повесил в Совете, призывали: «Помоги голодающему!»

А чем помочь, когда у самих ничего?

И все-таки нашлось чем помочь.

Приехал в село Колокольцев. Тот самый высоченный, в военной фуражке, что командовал чоновцами, когда с Русайкиным кончали. С ним невзрачный старичок с докторским саквояжиком и два вооруженных красноармейца.

— По важному делу к вам, — сказал Колокольцев, усаживаясь напротив Сергунова. — Голодающим помогать надо?

— Сами скоро с голоду взвоем, — хмуро ответил Сергунов.

— Э, товарищ Сергунов, чего-то ты вроде прижимистым мужичком становишься, — беззлобно попрекнул Колокольцев.

— А что делать? Кулаков тряхнуть? Давай тряхнем, — разозлился Сергунов.

— Ты не горячись, — остановил его Колокольцев. — Трясти никого не будем: продразверстка кончилась. Есть другое дело… — Колокольцев огляделся вокруг, даже в окно выглянул. — Пока без шума и между нами. Шуму потом будет много. Есть декрет правительства об изъятии церковных ценностей для помощи голодающим.

— Какие там ценности в нашей церкви! — махнул рукой Сергунов.

— Не спеши. Может, что и найдется. Но главная речь не о вашей церкви — о монастыре. Там, думаю, найдется кое-что.

— Там найдется, — согласился Сергунов. — До революции толпами туда ходили, купцов полно наезжало и все вклады оставляли.

— Об этом и речь. А шуму пока не надо, чтобы попрятать не успели. С мандатом послали нас всего троих. Сказали: в Крутогорке комсомольцы боевые — помогут с монашками справиться. Как смотришь, секретарь? — обратился Колокольцев к Ивану. — Одолеем монашек?

— А чего их не одолеть?!

— Ну, не скажи! Воевать с ними, думаю, не придется, а вот куда они золотишко припрятали, не так-то легко будет отыскать. И ты, товарищ Сергунов, поможешь нам. Сегодня уже поздновато — с утра за дело примемся. Соберешь утром комсомольцев, Бойцов?

— А оружие будет?

— Оружие не понадобится. Клещи да молоток могут пригодиться. Вот Сергей Савельич, — указал Колокольцев на старичка, все время молча сидевшего на краю скамьи, — главный знаток — ювелир. Без него мы, пожалуй, не разберемся, где золото, а где простая медяшка.

Старичок все так же молча кивнул головой.

В монастырь пришли перед концом ранней обедни. В церковь входить не стали, остановились на паперти.

— Пускай отмолятся, — сказал Колокольцев. — Другие выходы из церкви есть?

— В боковом приделе должна быть дверь, — ответил Сергунов.

— Поставь там двух комсомольцев, Иван, — распорядился Колокольцев. — И пускай в четыре глаза смотрят, чтобы ничего из церкви не выносили.

Пока Иван с ребятами обходили вокруг церкви, на колокольне ударили «Достойную». Немного погодя церковные двери распахнулись, и первой в них показалась игуменья Нектария: высокая, статная, еще совсем не старая, во всем ее облике величие и властность. Двигалась она не спеша, опираясь на высокий посох, а под локти ее поддерживали две послушницы.

Колокольцев заступил игуменье дорогу:

— Гражданка игуменья, должен задержать вас на одну минуту. Прошу ознакомиться с этим документом.

Колокольцев протянул свой мандат, но игуменья даже глазом не повела в его сторону.

— Мать казначея, посмотри, что этим нужно.

Из-за ее спины вынырнула та самая сухонькая монашка, что присутствовала при конфискации лошадей. Она взяла у Колокольцева мандат, прочитала и, побледнев, пролепетала:

— Матушка, изволь ознакомиться сама. Тут такое… такое…

Нектария властно отстранила от себя бумагу:

— В руки не возьму. Покажи.

Казначея развернула перед ее глазами мандат. Игуменья прочитала и на этот раз перевела взор на Колокольцева. Глаза ее из-под черной наметки злобно сверкнули.

— Грабить явились?

— Накормить голодающих, — спокойно ответил Колокольцев.