Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Войдя к себе в фургон, Грета враждебно поворачивала в двери ключ. Каждым своим жестом она показывала, что не считает себя членом труппы, что она посторонняя. Дело дошло до того, что она стала обращаться к Одетте «мадам».

Одетта передернула плечами и покрутила у виска пальцем. У нее было слишком много трудностей и настоящих забот, чтобы обижаться.

— Мы уезжаем, — объявила она однажды утром Дутру, который брился, сидя на ступеньках фургона и не отрывая глаз от фургона Греты.

— Куда? — рассеянно спросил он.

— В Тулон. Я получила ангажемент для тебя и для…

Она подбородком указала на фургон.

— Будете выступать в кинотеатре «Варьете» перед сеансом.

— Что? В кино? — недовольно протянул Дутр. — Но мы все-таки…

— Хотела бы я знать, на каком ты живешь свете, — оборвала его Одетта.

Дутр вошел в фургон с намыленной щекой и открытой бритвой в руке — обнаженный до пояса, тонкий, мускулистый, с атласной, лоснисто поблескивающей кожей. Увидев его, Одетта крепко стиснула руки. От него веяло юностью и солнечным светом. Одетта больше не сердилась.

— Вот он, контракт, — сказала она, — посмотри и подпиши его… Теперь ты подписываешь контракты.

Дутр подхватил стул, оседлал его с рискованным изяществом и быстро пробежал глазами бумагу.

— Пять тысяч за выступление?

— На такое мы и рассчитывать не могли.

— Но… Неужели ты всерьез? Мы ведь получали…

— А несчастный случай?.. Ты забыл?

Сидя почти что рядом, они посмотрели друг другу в глаза. Дутр закрыл бритву и бросил на стол к машинописным листам контракта.

— Да, несчастный случай, — повторил он.

Оба молчали: он — сложив на груди руки, она — приводя в порядок бумаги в папке.

— Что было, то было, — сказала она наконец. — Так подпишешь?

Она подтолкнула к нему ручку. Он не шелохнулся.

— Бывают минуты, — пробормотал он, — когда мне думается, что умереть должна была не Хильда…

Одетта протянула к нему через стол руку, но Дутр отодвинулся.

— Может быть, Хильда любила меня…

— Что одна, что другая, никакой разницы. Давай быстрей подписывай и позабудь о прошлом.

Мыло на щеке высохло и тянуло кожу. Дутр поскреб его ногтем.

— Откуда они приехали? — спросил он. — Прежде чем…

— Прежде чем что?

— Попали в Гамбург.

— Знаешь, об этом не спрашивают… У того, кто выжил, свои привилегии. Прошлое касается только их. А тем более девушек, которые пережили оккупацию… Ты меня понимаешь, да? Этим, наверно, досталось еще похлеще. Они, я думаю, всегда были с придурью.

Дутр перечитывал контракт — возможно, затем, чтобы выиграть время и кое-что обдумать.

— Здесь говорится только обо мне, — заметил он.

— Черт возьми! А если она нас бросит, не дожидаясь конца контракта?

Плечи Дутра напряглись, мускулы заиграли под кожей.

— Почему она должна нас бросить?

— Ну, может бросить, — примиряюще сказала Одетта. — А контракт, плох он или хорош, подписать надо.

Дутр помотал головой, словно бычок, которого кусают слепни.

Одетта сунула ему ручку.

— Подписывай! При нашем теперешнем состоянии дел…

Они смотрели друг другу в глаза, но смотрели с нескрываемой яростью.

— Ты можешь делать что хочешь, — сказала Одетта. — Но не подписать ты не можешь. И если б ты не втюрился в…

Одним росчерком пера, едва не прорвав бумагу, Дутр подписал контракт, взял бритву и вышел. Два дня он ни с кем не обмолвился и словом. Ночью, когда сторожил Владимир, он ходил купаться на море, пытаясь погасить огонь, который тлел и тлел в нем, всегда готовый дать новую вспышку. Он уплывал далеко от берега. Вода была теплая, мерцающая, фосфоресцирующая. Дутр ложился на спину среди звезд. Лежал и слушал, как где-то рядом плещут по воде лодочные весла. Удар форштевнем, и все бы кончилось. Все, абсолютно все кончилось бы, если б он умер. Но умирать ему не хотелось. Тогда что же? Чего же ему хочется, в конце концов?.. Небо над ним мерцало звездами. Дутр лениво искал ответ. Когда-то ему дал ответ Людвиг, крича: «Липа, надувательство, вранье!» Но теперь уже слишком поздно, чтобы все бросить… Дутр возвращался на берег и одевался среди желтоватых валунов. Он уставал, но усталость не приносила покоя, и он подолгу лежал на постели без сна, легонько поглаживая грудь, в которой словно бы больно тлел уголек.