Табак

Когда-то долг врача был для нее превыше всего, и она вставала по первому зову, но сейчас ее сковала тягучая лень. Ей не хотелось сдвинуться с места даже ради больного ребенка. Она сделала гримасу, которая показалась Костову омерзительной. В этой гримасе скучающей красивой женщины отразилось все, что яд «Никотианы» двенадцать лет откладывал в ее душе: эгоизм светской дамы, холодность бездетной жены и презрение сытого к состраданию и милосердию.

– Разве тут нет других врачей?

– Есть, наверное, – удрученно ответил эксперт. – Пойду поищу.

Он выпрямился с озабоченным лицом, но даже не рассердился. Мысль об Аликс завладела всем его существом. Он рассеянно кивнул фон Гайеру и отошел от столика, решив узнать адрес какого-нибудь врача в уездном управлении. Ирина почувствовала, что поступила нехорошо. Ведь Костов только ради нее принял на себя унизительную роль ширмы.

– Подождите! – крикнула она ему вслед. – Я пойду с вамп.

Потом взглянула на фон Гайера, словно желая сказать: «Надо же потешить этого чудака… Ведь он ради нашей репутации поехал на остров». Не выпуская трубки изо рта, немец кивнул ей, окутанный клубами табачного дыма. А Ирина заметила, что лицо его обрюзгло и лоснится от пота.

Эксперт вернулся к столику.

– Уж не собираетесь ли вы усыновить этого ребенка? – насмешливо спросил его фон Гайер.

Костов ответил серьезно:

– Да, если выживет.

Немец усмехнулся. Он решил, что эксперт шутит.

По дороге Костов стал рассказывать Ирине об Аликс. Она слушала его рассеянно, подавленная неприятною мыслью о том, что на острове негде принять ванну. Единственной возможностью было под вечер выкупаться в море, но от морской воды на теле остается налет соли и кожа портится. Ирина была зла и на остров и на греков. И вдруг она заметила, что Костов умолк. Эксперт понял, что она его не слушает, и молча шагал, понурив голову. Но он не возмущался ее эгоизмом, холодностью и бездушием. Чувства, волновавшие его сейчас, были выше мелочного желания укорить Ирину. Он думал только об Аликс.

Навстречу но улице гнали стадо коз, которые подняли облако ныли. Стадо прошло мимо, и густая пыль осела на платье, лицо и волосы Ирины. Тогда она снова вспомнила, что в гостинице нет ванны, и решила излить гнев на Костова.

– Вам не кажется, что вы смешны? – спросила она.

– Что тут смешного?

– Да вся эта история! Вы себя компрометируете. Найдутся люди, которые бог знает что могут подумать.

Костов понял, что она сама из таких людей, но и на этот раз не рассердился, а только произнес с грустью:

– Аликс совсем маленькая… Я всегда любил детей… Вы не понимаете… вы никогда не поймете, что у меня на душе.

Он говорил медленно, глухим голосом, не поднимая головы и словно обращаясь к самому себе. Шел он не разбирая дороги, и его белые легкие туфли зарывались в пыль; пыль взлетала тучей и набивалась в отвороты брюк. Шелковая рубашка некрасиво облепила его вспотевшую грудь, волосы были всклокочены, а ввалившиеся глаза уставились в одну точку, словно в забытьи. Неужели это Костов?… Всего три часа назад этот пожилой человек был образцом изысканности и приходил в ужас, увидев пятнышко или смятую складку на своем костюме. Ирине в превращении Костова почудилось что-то надрывное. Она подумала, что это вовсе не нравственный перелом, а просто начало старческого слабоумия. Но, поразмыслив, решила, что ее предположение только медицинская схема.

Когда они пришли к Кристалло, Аликс стало немного лучше, приступ лихорадки прошел, по она лежала сердитая и в слезах. Возле нее со стаканом воды в руке сидела гречанка и старалась ее успокоить, подыскивая нежные, материнские слова, которые ей раньше никогда не приходилось говорить. Страдания девочки так растрогали Кристалло, что она решилась дать больной хинина из своего запаса, а это было драгоценное лекарство, которое болгары продавали на черном рынке в обмен на анетол, золотые лиры и шелковые ткани. Но хинин был в порошках, каким его обычно давали военные врачи солдатам, симулирующим малярию, а Кристалло не догадалась хотя бы завернуть порошок в папиросную бумажку. Девочка обливалась потом и жалобно повторяла упавшим голосом:

– Горько! Горько!

– Ничего, милочка! – утешала ее гречанка. – Зато лихорадка пройдет.

Хинин показался девочке более противным, чем даже водка Геракли. В приступе злости она укусила Кристалло за палец, когда та попыталась ее погладить.

– Ох, какой ты звереныш! – вскрикнула гречанка. – А этот добрый господин еще хотел сделать тебя барышней.

Ирина холодно и с недовольством смотрела на эту сцену. Лицо Кристалло ей не понравилось, ее хриплый голос резал уши. Ирина подозревала, что Костов нашел Аликс не без содействия гречанки.

– Мне кажется, что ваша приятельница сделала большую ошибку, – сказала она Костову. – Девочка крайне истощена, и хинин может вызвать у нее черную лихорадку.

– Что это за болезнь?

– Очень тяжелое осложнение малярии.

Костов беспомощно заморгал, на виске у пего беспокойно забилась жилка.

– Что же теперь делать? – глухо спросил он.

– Ничего, – равнодушно ответила Ирина.

– Как «ничего»? Неужели бросить ее в таком состоянии?