Табор уходит

— Я слышал, наконец, Глупость, — сказал Ботезату с улыбкой, — потому что мы все знаем, как низка производительность труда раба…

Заключенные дружно покивали. Все они в самом деле старались сделать как можно меньше, при всяком удобном случае уклоняясь от работы. Это среди заключенных называлось «услужить Родине».

— Так в чем же смысл наших мучений? — спросил Сахарняну.

— Твоих мучений? — спросил Ботезату живо.

— Ты говоришь о тех мучениях, которые испытываешь оттого, что не можешь прямо сейчас доложить начальнику обо всем, что я говорю? — спросил он, улыбаясь.

Заключенные засмеялись, Сахарняну покраснел. Охранники делали вид, что ничего не слышат, но на самом деле слушали внимательно. Серафим славился уже не только на весь лагерь, но и за его пределами. Мудрец, брошенный в тюрьму, говорили о нем в народе. Кто–то говорил — больше, чем мудрец…

— Ненавистник Молдовы, — пробормотал с ненавистью Сахарняну.

Серафим улыбнулся, и продолжил киркой долбить известняк. В отличие от многих заключенных, он работал на совесть.

— Истину тебе говорю, Сахарняну, — сказал Серафим, — не пройдет и дня, как оба искупаемся с тобой в одном источнике.

Сахарняну, брезгливо сплюнув, отвернулся и пожал плечами.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Серафима кто–то из заключенных.

— Вы это сами увидите, — ответил Серафим.

Потом отложил кирку и сказал:

— Нынче же вечером узнаете вы другого Серафима.

Бригада настороженно молчала. Некоторое время в участке карьера был слышен лишь звук удара кирок и камень. Мнения насчет Серафима в бригаде были самые разные. Кто–то считал его пророком, кто–то Учителем мудрости, кто–то посланником дьявола и властей, кто–то провокатором… Другие — сумасшедшим. Серафим в эти споры не вмешивался, знай себе учил тех, кто готов был слушать. Странный, всегда задумчивый мужчина, он поразил барак, когда прибыл. Зайдя в помещение, он вместо приветствия сказал:

— Молдаване новый народ Израилев, братья.

— И я буду свидетельствовать об этом сначала вам, а потом перед Богом, — добавил он.

И случится это, объяснил Серафим, очень–очень скоро…

Особенно люто возненавидели новичка заключенные из государственных служащих. У них к системе, превратившей Молдавию в черную дыру — о чем писали «Гвардиан», «Ле монд» и «Фигаро» и даже «Сан» как–то раз — не было. Вот они–то здесь и правда оказались не по злому умыслу. Сидели потому, что настало их время сидеть. Просто выросло новое поколение государственных служащих — чьих–то сыновей, племянников, родственников, — которым тоже нужно было усесться в кресла. А так как Россия и ЕС кредитов Молдавии больше не давали, и число служащих было ограничено, проще было посадить старого бюрократа в лагерь, чем создать новое теплое место, или платить пенсию. Тем более, что пенсии в Молдавии отменили еще в самом начале правления четвертого президента, Михая Гимпу…

Так что тюрьма для государственных служащих в Молдавии была не нарушением правил игры, а их частью. И стукач Сахарняну, — чье место занял написавший на него донос молодой журналист Костик Танасе, — это знал.

— Неясные вещи ты говоришь, Серафим, — буркнул он.

— Нынче же утром, — сказал Серафим, — все тебе станет ясно, Сахарняну.

— На что ты намекаешь?! — спросил нервно Сахарняну.

— Не ищи намеков там, где их нет, — сказал Серафим.

— Какой странный намек, — подумал Сахарняну.

В это время к Серафиму подбежал молодой парень, еще мальчишка — получивший свои 15 лет за воровство брюк, — с тачкой. Ботезату с улыбкой бросил камень в тачку и сказал юноше:

— Нынче же ночью станешь мной и поведешь за собой людей.

— О чем ты? — спросил безразлично усталый парень.

— Ночь объяснит то, что не смог я, — сказал Ботезату.

— Я не по этим делам, — сказал парень, опасавшийся тюремной педерастии.

— Я знаю, — улыбнулся Серафим, — дело твое будет вязать и сеять…

— Ты утомился, Серафим, — устало сказал парень, — полей в Молдавии давно уже нет…

— Не снопы, а людей будешь вязать, — сказал Серафим.

— Хватит болтать, — сурово сказал охранник, — работайте.

Все смолкли и принялись за работу.

Это был какой–то шифр, подумал стукач Сахарняну, пытаясь получше запомнить все, что говорил Серафим. Начал было разгадывать, но тут пришел посыльный и вызвал стукача из карьера.

— Пошел менять срока на сигареты, — сказал кто–то Сахарняну вслед.

С незаинтересованным видом стукач бросил кирку и стал подниматься в гору.

— Запевай, — велел соскучившийся конвоир зекам, — мою любимую…

Уже на краю карьера Сахарняну услышал дружный рев зэков:

— Здравствуй милый Гица….

— Я жду тебя вечером на границе…

— Пиши письмо на латинИце…

— Не будь смешной как Кукрыникса…

Конечно, песню эту, как и все другие в лагере, сочинил майор Плешка. И, хотя, это и невозможно, но черт побери, подумал Сахарняну…

Как все–таки похоже на стиль пропавшего Баланеску!

***

— Добрые люди, подайте на интеграцию в ЕС, — пропел нищий.

— На развитие добрососедских отношений с Евросоюзом, — прогнусавил он, оглядываясь из–под очков слепым, якобы, глазом.

— На укрепление двусторонни… — дребезжа, продолжил он.